Могикане Парижа
Шрифт:
Тот взял и вслух прочел заглавие:
«Защитительная речь, произнесенная 29-го августа 1822 года адвокатом Маршанжи перед заседанием ассизов Сены по делу о заговоре в Ла-Рошели».
– Неизвестно, кто доставил мне эту брошюру ровно через восемь дней после произнесения речи, – сказал принц. – И знаете, что я извлек из этого чтения, Сарранти?
– Нет, ваше высочество.
– Для меня стало ясно, что ни в одном из этих заговоров не было определенной, строго обдуманной цели. Я принадлежу к числу людей умеренных и не способен на пылкие увлечения, свойственные французам и корсиканцам. Особенной склонности к позитивным наукам во мне тоже нет, но думаю я математически. Пожалейте меня, что я похож, скорее, на сына севера, чем на южанина, – воск во мне французский, но печать тевтонская.
– Не подлежит сомнению, ваше высочество, что теперешние порядки будут заменены империей.
– О, Сарранти! – произнес юноша, покачивая головою.
– Повторяю, что в этом никто не сомневается, ваше высочество, – убежденно повторил Гаэтано.
– Никто, кроме меня, – сказал Рейхштадт, – а в том положении, в котором мы находимся, – это что-нибудь да значит.
– Да, но это наговорили вам дед ваш, Франц II и князь Меттерних.
– Нет, не они, а адвокат Маршанжи.
– Откройте наугад любую страницу, ваше высочество, и сами увидите, с каким восторгом встречалось имя Наполеона II населением Ренна, Нанта, Сомюра, Туара, Вернейля и Страсбурга.
– Хорошо, откроем и посмотрим, – согласился принц.
Он взял и раскрыл книгу на первой попавшейся странице.
– Ну, вот вам страница 212-я. Слушайте:
«Определенного решения не состоялось, потому что большинство колебалось в выборе между двумя формами правления…»
– Как видите, я попал неудачно, – сказал Рейхштадт, – перевернем страницу.
Он перевернул несколько листков и снова прочел:
«Одни желали республики, другие – империи».
– Ага! Вот видите, ваше высочество, – «а другие империи», – с живостью подхватил Сарранти.
– Но кто говорит «другие», – не сказал, что все. Эти «другие» не составляют всей Франции!.. Однако посмотрим дальше. «Одни хотели возвести на престол кого-нибудь из иностранных принцев»…
– Ну, это были плохие граждане своей страны.
– «Другие желали выбрать государя из самой среды народа». Итак, вы сами видите, Сарранти, что на нашу долю остается лишь одна четвертая часть народа. Почитаем дальше. «Таким образом, окончательно определенной цели не существовало, а это обстоятельство неминуемо должно было погубить все дело, потому что прежде, чем приступать к разрушению, необходимо знать, что именно следует созидать».
– Я только что говорил вам это и почти в тех же самых выражениях. Я даже сожалею, что прочел речь этого адвоката, но его мнение только еще больше укрепляет мое. «Для того, чтобы крикнуть: „Долой существующий порядок!“, необходимо заранее знать, какой новый строй заменит старый и будет ли он лучше его».
– Разумеется, это ведь не больше, чем перечень партий, но даже и он доказывает, что большинство населения Франции стремится вовсе не к империи.
– Ваше высочество, – с жаром заговорил Сарранти, – я не могу не признать, что мысль, главным образом распространенная во Франции, есть мысль о революции, а главное политическое чувство народа составляет ненависть к Бурбонам. Все стремятся прежде всего разрушить, как человек, мучимый кошмаром, прежде всего старается проснуться. Но стоит только явиться во главе толпы хорошему вождю, и каждый бросится на восстановление того, что он укажет. Что такое государь, избранный из среды народа, если не император? Да что такое и сама республика, как не та же империя, переряженная в лоскутья избирательства и имеющая во главе того же императора, которого только называют выборным консулом? Что же касается разговоров об иностранном принце, то кого же могут подразумевать под ним, как не вас, ваше высочество? Вы воспитывались на чужой стороне, а как только возвратитесь на родину, тотчас же докажете, что не переставали быть французом. Вы изволили сказать, что судите логично и математически. Тем лучше! Вы находите, что у революции нет определенной цели, а я скажу вам, что ей не хватает только вождя. Накануне 18-го брюмера
– Сарранти! Сарранти! – вскричал Рейхштадт – Берегитесь той ответственности, которую вы берете на себя в будущем! Что будет, если мне не удастся, если я разыграю роль Карла-Эдуарда, если я омрачу память о моем отце, если я унижу великое имя Наполеона? Иногда я даже рад, что у меня отняли это имя, благодаря этому оно не померкнет постепенно. Судьба грянула на него грозой, и оно мгновенно потухло среди этой бури! Сарранти, Сарранти, верьте, что, если бы мне дал подобный совет кто-нибудь другой, а не вы, – я не стал бы его слушать ни минуты!
– Ваше высочество! – в свою очередь вскричал корсиканец. – Я в этом случае не больше, чем эхо голоса вашего отца. Он сказал мне: «Вырви моего сына из рук человека, который изменил мне», – и я пришел за вами. Император сказал мне: «Возложи на голову моего сына корону Франции», и я являюсь к вам и говорю: «Государь, давайте вернемся в дорогой для нас Париж, с которым вы не хотели расставаться».
– Молчите! Молчите! – прошептал юноша, испугавшись и совета, который ему давали, и титула, которым его величали.
– Да, ваше величество, – продолжал Сарранти, – в этой тюрьме, где вы переживаете такие муки, только и следует молчать. Но близко то время, когда мы при радостных лучах солнца прокричим ваше имя такими голосами, что его подхватит самый океан и, передавая от волны к волне, донесет до могилы вашего отца. Так взломайте же свои кандалы, ваше высочество, сбросьте свои цепи и – прочь отсюда!
– Сарранти, – проговорил Рейхштадт таким твердым голосом, что было ясно видно, что он решился и от решения своего уже не отступится, – выслушайте меня, добрый, преданный друг. Допустим, что я даже и решусь последовать за вами, но перед таким важным решением необходимо еще о многом и много говорить с вами. Мне необходимо сделать вам еще много возражений, которые вы, по всей вероятности, легко разобьете. До настоящей минуты все мое самолюбие ограничивалось мечтой добыть военную славу в армии. И вот теперь я должен мечтать о троне, да еще о каком, – о троне Франции. Взгляните же на путь, который вы заставили меня пройти в какие-нибудь несколько часов! Какой гигантский шаг мы совершили за короткое время! Дайте мне одуматься и успокоиться в течение завтрашнего дня, Сарранти. За это время, оставаясь в полном уединении, я приучу себя к мысли, что должен взять в руки оружие отца, и надеюсь, что там, где вы теперь видите ребенка, вы найдете уже мужчину. Но сегодня, друг мой, сердце мое переполнено такими противоречивыми чувствами, что я решительно не в состоянии говорить с вами с тем хладнокровием, которое необходимо для принятия такого обширного плана. От имени отца прошу вас, дайте мне только одни сутки на размышление!
– Вы совершенно правы, ваше высочество, – проговорил Сарранти сильно дрожащим голосом. – Признаюсь, что и сам я увлекся. Идя сюда, я хотел говорить с вами только о вашем отце, а вместо того заговорил о вас самих.
– Так до послезавтра, друг.
– Да, и в такое же время, ваше высочество.
– Хорошо. Принесите с собой список имен полковников и полков, на которые вы рассчитываете, а также почтовую карту Европы. Мне хочется иметь понятие о расстоянии, которое нам предстоит сделать. Одним словом, приходите с хорошо обдуманным планом побега и изложите его в нескольких строках.
– Ваше высочество, есть одна особа, поехать к которой, чтобы поблагодарить ее, я не смею, чтобы не возбудить подозрений, – сказал Сарранти. – Вы увидите ее раньше, чем я. Умоляю вас: поблагодарите ее от моего имени и передайте ей, что, кроме вас, моя жизнь принадлежит только ей.
– Хорошо, – ответил принц, слегка краснея.
На прощанье он протянул Сарранти руку, но тот вместо того, чтобы пожать ее, почтительно поцеловал, как целовал на острове Святой Елены руку императора.