Могильный червь
Шрифт:
Тетя Лили сидела неподвижно, как восковой манекен, ожидая, удивляясь, не зная, и это убивало ее. Она должна была знать, кто придет. Она просто должна была знать. Ибо кто был самым большим сплетником в этой комнате и кто был поставщиком наименее хранимых секретов? Кто был тем, кто, когда Генри впал в мрачную духовную порочность после смерти отца, вытащил его за ухо на кладбище? Твой отец мертв, и ты должен это знать и принять. И Генри, о бедный Генри, разгребатель тьмы и копатель обрывков могил, который не мог понять, что смерть – это конец, а не начало мистической могильной радости, отвернулся, бросился к подножию покосившегося столетнего памятника,
– Я хочу лежать в земле, - сказал он, прижимаясь лицом к травинкам и глубоко вдыхая темную почву под ними.
– Мертв, слышишь меня? Он мертв, мертв, мертв, - сказала ему тетя Лили.
Но Генри отказался принять это. Тетя Лили пыталась, конечно, пыталась привести его в порядок.
А теперь... еще больше секретов: темные секреты чистого бархата. О, знать их, прижимать к груди, как драгоценные камни, и знать – знать, замечать, – что они твои и только твои!
Ее пальцы были жилистыми пуповинами, продетыми в брошь на шее. Они дрожали, они барабанили, они взлетали и опускались, как бабочки: занятые, любопытные, любопытные сверх приличия. Кто? Кто? Кто бы это мог быть? Она просто должна была знать. Что-то застряло у нее в горле, заполнило рот, соскользнуло с языка:
– Кто это, Генри? Дорогой мальчик, скажи мне, кто это может быть!
Генри рассмеялся.
– Скоро ты все узнаешь.
– Я требую знать сейчас же!
– очень твердо сказала мама Роуз, выглядя совершенно непристойно со своими нарумяненными щеками и алым пятном помады на губах.
С ее бледным и морщинистым лицом, она была очень похожа на вампира, который только что наслаждался полуночной оргией крови.
– Он скажет, когда будет готов, не так ли, мальчик?
– сказал дядя Олден, его губы растянулись в оскале.
– Он всегда любил сюрпризы, Роуз, не так ли? Помнишь ту ночь, вскоре после того, как Чарльз ушел к своим справедливым наградам, ты застала его в своей комнате, когда он гладил вещь в коробке? Ты знала, что что-то не так, не так ли? По запаху можно было понять, что что-то не так... но когда ты увидела, как он держал его там, гладил по длинным волосам и разговаривал с ним, как будто у него все еще было тело! Ха! Что за шум! Этот ребенок и его секреты!
– Мальчики всегда будут мальчиками, - сказала тетя Лили.
Мать Роуз нахмурилась.
– Он никогда не был мальчиком. Я никогда не была уверена, кем он был. Всегда прячется в тени, всегда играет среди могил. Нездоровый, ненормальный, но его нельзя было обескуражить.
– Мальчики всегда будут мальчиками, - повторила тетя Лили, чувствуя, что должна что-то сказать.
Дядя Олден рассмеялся, не подозревая о пауке, оплетавшем его цепочку от часов.
– Ну, ты пыталась, Роуз. Видит Бог, ты сделала все, что могла. Отвести его в свою комнату и обучить. Научить его, как мужчина должен прикасаться к женщине. Ты пыталась. Ты, конечно, пыталась.
Генри проигнорировал их, потому что ничто не могло испортить его настроение этой ночью. Он очень ярко раскрасил бумажное лицо тети Лили и ни разу не прикоснулся к ней так, как это было недопустимо... хотя она хотела, чтобы он это сделал. Она определенно хотела, чтобы он обхватил ее увядшие груди и шептал ей на ухо грязные вещи. Но он этого не сделал. Вместо этого его дыхание вырвалось из легких, он подхватил Элизу с ее места за столом и закружил ее, как бледную птицу, ее платье закружилось, как желтовато-сиреневые крылья, когда она прижалась к нему, танцуя, опускаясь, щека к щеке и грудь к груди. Они танцевали, как марионетки,
Она что-то жевала. Что-то нашла под столом.
– Червь!
– сказал Генри.
– У тебя назначена встреча. Не пропусти ее!
Она отползла на четвереньках, оставив Толстика одну в углу, в компании только белых и извивающихся тварей.
Как только все были накрашены и приукрашены, Генри выскочил из комнаты. Спустившись по лестнице, он вошел во мрак склепа, неудержимо насвистывая, высокий и пронзительный свист, очень похожий на постоянный тревожный пронзительный визг, который непрерывно звучал в его собственном мозгу. Он вернулся через несколько минут, нарушив тишину, словно паутина, протянувшаяся от четырех стен до потолка и пола, и представил длинное свадебное платье из расшитого бисером атласа цвета слоновой кости, шлейф часовни волочился по пыли.
Он усадил платье за стол, повесив на свободное место, под бурные аплодисменты и улюлюканье дяди Олдена, смущенное согласие тети Лили и зловещее неодобрение матери Роуз.
– Ты не женишься на одной из своих бродяг в моем доме! И не в моем платье! Ты не посмеешь опорочить мои клятвы! Я такого не допущу! Вы слышите меня, мистер Генри Борден? Ты, черт возьми, хорошо меня слышишь? Только не в МОЕМ платье! Только не в МОЕМ доме! Это... это СВЯТОТАТСТВО! ЭТО БОГОХУЛЬСТВО, А ВЫ, СЭР, ВЫ, ПОЛЗУЧАЯ МАЛЕНЬКАЯ ЛИЧИНКА, ВЫ, СЭР, БОГОХУЛЬНИК!
– Браво!
– воскликнул дядя Олден.
– Первая горячая кровь в ее жилах, Генри, с той ночи, когда ты воткнул свой...
– Я не слушаю таких разговоров, - сказала тетя Лили.
– Я отказываюсь.
Но было слишком поздно, Генри уже принял решение.
– Сегодня вечером, - сказал он, держа за руку последнее приобретение своей коллекции, - состоится свадьба. Мою невесту зовут Тара. И она скоро будет здесь. Так что ты продолжай дуться, мама Роуз, но мы собираемся пожениться. Слышишь, ты, высохшая старая пизда? Мы собираемся пожениться, и если ты не будешь относиться к моей невесте с уважением, я разорву тебя на части и позволю Червю поиграть с тобой!
– Ты не посмеешь!
– А ты рискни.
– Тара, да? Держу пари, Генри, она очень хорошенькая, - сказал дядя Олден, жадно причмокивая губами.
– Даже лучше, чем этот маленький кусок... не то чтобы вы не привлекательны, мисс. Но без головы это действительно трудно сказать.
– Еще одна бродяга, - сказала мама Роуз.
– Кладбищенская шлюха.
– Боже, Боже, - пробормотала тетя Лили.
Генри нахмурился.
– Не обращай на нее внимания. Она просто ревнует.
Дядя Олден разразился смехом, который эхом разнесся в гробовой тишине, как треск черного хрусталя.
– С тех пор, как ты перестал трахать ее, Генри, она превратилась в зеленоглазое чудовище.
Генри не обращал на них внимания, потому что они были старыми шелушащимися мумиями, выглядывающими из гниющих полосок марли. Что они знали о любви? Пусть глазеют, пусть глазеют, а еще лучше – пусть учатся. Он изливал свои чувства на безголовую женщину, притворяясь, что это Тара, лаская и целуя, прикасаясь и чувствуя, читая ее, как шрифт Брайля на надгробной плите, пальцы заняты, дыхание тяжелое, разум бунтует с образами брачного ложа.