Мои больные (сборник)

Кириллов Михаил Михайлович

Больной был угнетен, понимая свою обреченность. Неясности в диагнозе в сущности не было, но в клинике решили проконсультировать его у известного ленинградского пульмонолога и фтизиатра профессора Цигельника. Нужно же было что-то делать. Тем более, что об этом просил и брат больного – главный врач больницы.

Я по-своему привязался к пациенту. Мне не приходилось до этого вести больных раком легкого, и я искренне еще на что-то надеялся. Поэтому я с определенной надеждой отнесся к приглашению профессора-консультанта – ленинградского светилы.

В ординаторской, куда собрались врачи клиники и слушатели учебных групп, я доложил все материалы о больном, подчеркнув

отрицательную динамику в его состоянии. Профессор не задал мне никаких вопросов и сразу направился к больному. За ним в палату вошла вся «свита». Консультант бегло осмотрел больного и уселся на стул, стоявший у его изголовья. По обыкновению того времени старшая медсестра подала ему влажное полотенце для рук. Немного помолчав, профессор неожиданно для меня и присутствовавших стал рассказывать об интересных случаях из своей практики. Некоторые рассказы его были даже веселыми. Все это не имело никакого отношения к больному. Иногда мне даже казалось, что он рассказывает анекдоты. При этом, однако, он доверительно держал руку больного в своей руке.

Я был настроен серьезно, переживал за больного, очень ждал этой консультации, и меня раздражало, как мне казалось, неадекватное и даже никчемное поведение профессора. Я подумал, что, быть может, я недостаточно в своем докладе подчеркнул тяжесть ситуации, и несколько раз прервал гостя, напоминая ему о «тревожном нарастании синюхи кожных покровов больного». Сначала он не обращал внимания на мои замечания, продолжая забавлять присутствующих своими рассказами, но, наконец, обратив свой взор на меня, в полной тишине негромко произнес: «Молодой человек! У Вас явно голубой уклон!» Попрощавшись с больным, профессор Цигельник вышел из палаты и, переговорив с заведующим отделением, покинул нас.

Конечно, для него все стало ясно после того, как он был ознакомлен с материалами истории болезни и осмотрел больного. И синюху его он, конечно, заметил сразу, также как обреченность умирающего. Поэтому он и пытался рассказами снять тягостную напряженность своего пребывания у постели больного. А я, молодой и неопытный, только мешал ему своей заботливой искренностью.

«Малярийный плазмодий»

В терапевтическом отделении Кабульского военного госпиталя советских войск в ноябре 1987-го года находился старший сержант-сверхсрочник из духового оркестра армии. Было ему 45 лет. Страдал от лихорадки, общей слабости и болей в коже спины и живота. Был истощен. В коже прощупывались множественные плотные узелки размером в один-два сантиметра, спаянные с самой кожей и подкожной клетчаткой и очень болезненные. Поверхность кожи над узелками изменена не была. Патологии внутренних органов не определялось. Ни кожник, ни хирург, ни мы – терапевты не знали, что с больным.

О больном было мало известно. Он перехаживал уже второй срок в Афганистане. Ничем не болел. Заболел около месяца тому назад без видимых причин.

Однажды в ординаторскую вбежала молоденькая лаборантка и радостно сообщила, что в крови больного найден малярийный плазмодий. В Афганистане малярия среди населения встречалась, но среди военнослужащих была редкой. Мы поспешили в лабораторию, находившуюся в нашем модуле, и поочередно заглянули в микроскоп. Модулем по аналогии с космической станцией назывался большой одноэтажный барак.

Действительно, в микроскопе в поле зрения имелись какие-то скопления клеток. Никто из нас со времени учебы в академии никогда не видел, как выглядит плазмодий. Да и клиники (интермиттирующей лихорадки), характерной для малярии, не было. Тем более, музыкант

заболел в октябре, в Кабуле было уже холодно. Возникли сомнения в отношении малярии.

Хотели пригласить инфекциониста из ближайшего инфекционного госпиталя, но решили прежде пунктировать один из узлов. Пунктировали, отсосали скудное количество жидкости, сделали несколько мазков на лабораторных стеклах и отнесли в лабораторию. На следующий день лаборант-гематолог и гистолог дали заключение: метастазы рака в кожу и подкожную клетчатку.

Больного не успели отправить в Ташкентский госпиталь, он умер у нас. На вскрытии была установлена опухоль поджелудочной железы с метастазами в печень, брюшину и кожу.

Послеоперационное кровотечение

Не жалейте времени

при первом осмотре больного

(Авт.)

1970-й год. Саратов. 2-я городская больница. Клиника военно-полевой хирургии. Вечером в реанимационном отделении клиники я занимался со слушателями терапевтического научного кружка. Тематикой работы была патология внутренних органов при травме.

Рядом, в реанимационной палате, лежал больной, прооперированный по поводу бронхоэктазов. Замечаем, что к этому больному уже несколько раз поднимается из своего кабинета начальник кафедры профессор Василий Романович Ермолаев, первый в Саратове внедривший торакальные операции на легких и сердце. Руки профессора Ермолаева ценились очень высоко в Саратове и области.

Узнаем, что он сегодня прооперировал молодого хирурга из ЦРБ, страдавшего бронхоэктатической болезнью. Была сделана лобэктомия. Заболевание часто обострялось, что не позволяло этому хирургу полноценно работать. Профессор очень ценил этого своего коллегу и долгое время убеждал его убрать гнойный процесс в легком. Хирург был ростом под 2 метра, могучего телосложения. Это укрепляло профессора в его предложении об операции. Наконец, больной согласился, и операция была произведена.

Она была выполнена безупречно, и поначалу сомнений в ее исходе не возникало ни у кого. Но время шло, а кровотечение из послеоперационной зоны не прекращалось. Из швов и лигатур текла кровь. Промокли десятки салфеток и простыни. Прооперированный постепенно выходил из наркоза, но слабел и не сознавал, что с ним происходит.

В клинику прибыли хирурги – сотрудники кафедры и профессора мединститута. Больному производилось переливание эритроцитарной массы и других компонентов крови.

Василий Романович буквально метался по клинике, обращаясь за советом к каждому, кто оказывался рядом. Уже было ясно, что кровотечение связано с утратой фибриногеном способности превращаться в фибрин, функцией которого является свертывание крови, образование тромба и купирование кровотечения. Это осложнение не было результатом операционного вмешательства, а объяснялось дефектом самой свертывающей системы в связи с заведомым нарушением гомеостатической функции больных легких. В те годы об этом знали мало.

Профессор обращался и ко мне, как к молодому специалисту, сравнительно недавно прибывшему из Академии. Но я не знал этой патологии и ничего не мог предложить. На опытнейшего хирурга невозможно было смотреть, так он переживал. Я остался к клинике. Он в 2 часа ночи звонил известному московскому хирургу Бураковскому и, подняв его с постели, просил совета. Не знаю, каким был совет из Москвы, но к утру пациент скончался от потери крови. Гигант умер на руках своего хирурга. Чем можно измерить горе того, кто настоял на операции.