Мои часы идут иначе
Шрифт:
У него это заходит настолько далеко, что, к примеру, для фильма "Бургтеатр"* он делает "пробные съемки" Вернера Краусса, прежде чем окончательно утвердить его на роль. Конечно же, Краусс, десятилетиями причисляемый к сонму великих актеров театра и кино, не хочет пробоваться. Но Форсту известен страх Краусса перед крупными планами. Как только камера подъезжает к нему вплотную, Краусс начинает нервничать, он не переносит этого "монстра", дрожит, как ребенок перед фотоаппаратом.
Форст снимает у Краусса этот детский комплекс, и ему удается воплотить в жизнь то, о чем мечталось, - съемки крупным планом
Я рада после "Маскарада" и "Бургтеатра" сделать с Форстом еще и "Милого друга". Он сам играет главную роль и неподражаемо поет "Тебе везет с женщинами, милый друг..." - шлягер, который совсем выпадает из "героической эпохи" и, вероятно, именно поэтому становится невероятно популярным.
Теперь я снова снимаюсь без перерывов и попутно en suite* играю в театре: "Любимая", "Чернобурая лисица", "Шестая жена" и другие спектакли.
Мои домашние - мама, сестра, дочь Ада и племянница Марина - называют меня "ночной постоялицей": я уезжаю на студию еще до семи утра и, как правило, возвращаюсь со спектакля лишь к полуночи.
Между тем Берлин меняет свое политическое лицо. Марши "коричневых колонн" и море знамен со свастикой все больше отличают город и его жизнь. Насильственное приобщение, подгонка всех под национал-социалистическую идеологию никого не минует, в том числе кино и театр. Несмотря на это, Берлин пока еще остается Меккой творческих людей и мастеров своего дела; и, к раздражению министра народного просвещения и пропаганды, как раз среди актеров больше всего упрямцев - ведь они такие индивидуалисты. Например, Густав Грюндгенс. Незадолго до прихода к власти нацистов я играла с ним в фильме режиссера Макса Офюльса "Любовные игры" по Шницлеру.
На сцене и в жизни между нами нет и намека на чувство душевного товарищества, которое связывает меня с другими коллегами. Но теперь, в Третьем рейхе, он вызывает мое, и не только мое, а всеобщее безоговорочное уважение: как главный художественный руководитель, он ограждает Прусский государственный театр от Геббельса и всех национал-социалистских попыток его политизации. Как режиссер и актер, создает великий, формирующий стиль и лично каждый день проявляет большое мужество и дипломатическое искусство. Чтобы иметь возможность реализовать свой взыскательный и свободный от господствующей идеологии репертуар и поддержать политически уязвимых коллег, он идет на союз с рейхсмаршалом и министром-президентом Пруссии Германом Герингом.
Геринг женат на Эмми Зоннеманн, бывшей актрисе. Через нее Грюндгенс дает понять министру-президенту, что тот смог бы стать патроном Прусского государственного театра в подлинном смысле этого слова, если бы этот театр остался "островком культуры и искусства".
В качестве покровителя Геринг с наслаждением использует любую возможность показать Геббельсу, которого он терпеть не может, что государственные театры его не касаются. Геббельс кипит. Относительно "неарийских" актеров и их жен Геринг заявляет: "Я сам определяю, кто еврей"...
Разумеется, Грюндгенс понимает, что пользоваться Герингом как ширмой ему позволяет отнюдь не понимание министром-президентом искусства - его нет и в помине, а тщеславие последнего, напыщенность и склонность к шарлатанству. Грюндгенс лучше других знает подлинный лик Геринга. Он знает,
А вот Адель Зандрок всегда была индивидуалисткой, личностью непоколебимой и неприступной с совершенно другой точки зрения.
Адель (мы все называем ее так с полным уважением) для рядового кинозрителя - "комическая старуха" немецкого кино. Она глубоко страдает от этого. Актерская судьба ее драматична: когда-то красивая женщина, настоящая сценическая "светская дама", знаменитая героиня "Бургтеатра", она объездила всю Европу со своей лучшей ролью "дамы с камелиями".
Красота вянет, патетика остается, а времена меняются: то, что когда-то потрясало в жесте, в интонации, уже не пользуется спросом или становится просто смешным.
Адель Зандрок остается явлением, достойным уважения; и все же как актриса она - как многие - не приспособилась к переходу в старость. Ей угрожает забвение, уход в небытие. Дела у нее плохи.
И тут кто-то открывает ее удивительно смешное дарование. Она снова при деле - уже как "комическая старуха".
Внутренне она отторгает это амплуа, живет воспоминаниями о своем великом прошлом, игнорирует то, что происходит вокруг нее, или все зло вышучивает. Меня - всегда величественно - Адель одаряет милостью своей дружбы. Она зовет меня "Мышка", и мне не раз доводилось быть свидетельницей как веселых, так и очень серьезных ситуаций.
Вилли Эйхбергеру, молодому, с ослепительной внешностью актеру, она как-то говорит:
– Вы-то мне еще нравитесь, молодой человек, да боюсь, что я вам уже нет...
Однажды, фотографируясь с ребенком, который совершенно голый пищит в колыбельке, Адель направляет свой лорнет ему пониже пупка и бормочет:
– Да это мальчик, если мне не изменяет память...
Как-то в полдень она приходит ко мне в гардеробную и утверждает, что наша общая гримерша подвела мне глаза более ярко, чем ее собственные. При этом мои ресницы накрашены голубым, а у Адели - коричневым.
Она вызывает гримершу и начинает кричать на нее:
– Хотите стать корифеем в своем деле? Не возражайте мне. Если хотите, то немедленно озаботьтесь тем, чтобы впредь я выглядела так же, как Мышка...
Я во время этой сцены с чистой совестью ем пироги, которые мне дала с собой мама.
– Что это ты ешь?
– строго экзаменует меня Адель.
Я объясняю, что это русские пирожки с капустой, которые мы сами печем дома.
– Скажи-ка, пожалуйста, своей маме, чтобы она пекла и для меня, ведь я так люблю все русское.
– Она поднимает очи гор?е и погружается в мечтательные воспоминания: - Если бы ты знала, кто в те времена всё бросал к моим ногам, когда я гастролировала с "Дамой с камелиями", - великие князья, а однажды уж одним-то из них я полакомилась. Я бы и царя не пощадила, думаю, да жаль... жаль, он уже был болен. А вообще - мужчины! Все они трусы, моя дорогая Мышка, все... ну, скажем так: почти все. Я понимаю, почему ты не выходишь снова замуж. А ты знаешь, что Артур Шницлер был моей большой любовью?..