Мои часы идут иначе
Шрифт:
Я замялась.
– Так знаешь или нет?
– спрашивает Адель с легкой грозой в голосе.
– Не знаю, - послушно и искренне отвечаю я.
– Ну, - торжествует она, - это была моя великая любовь! Но не спрашивай, чего мне стоило покорить его. Сначала, как это приличествует даме, я ждала его любовных признаний. Я предоставила ему для этого достаточно возможностей: в театре, после театра, но он постоянно избегал оставаться тет-а-тет. Тут я узнаю, что он любит устрицы. Приглашаю его к себе домой, велю подать из ресторана несколько дюжин устриц и много шампанского. Мы наслаждаемся, Мышка, наслаждаемся - устрицами и шампанским...
– Полагаю, что господин Шницлер...
– Та-та-та, господин Шницлер, - перебивает меня задетая Адель и неприязненно продолжает: - Артур хватается за новую бутылку шампанского, но тут я перенимаю инициативу. "Сначала марш в постель!" - командую я. И ты не поверишь, Мышка...
Морщинистое лицо Адели разглаживается:
– Это помогло...
Не могу сказать, насколько она привирает или говорит чистую правду, рассказывая свои истории, - об этом, пожалуй, никто не знает, кроме нее самой.
В другой раз она просит меня отвезти ее на прием в министерство пропаганды. У нее нет машины. Обычно она ездит с сестрой на такси, но сестру не пригласили, а Адель одна никуда не ходит из принципа, стало быть, я должна сопровождать ее.
– Эти люди представления не имеют о приличиях, - сердится она.
Итак, мы вместе приезжаем в министерство; Адель, как всегда, закутана в широкие, ниспадающие волнами одеяния, на руке висит огромная вышитая сумка.
Партийные бонзы и кинознаменитости сидят вперемешку. Центром тут же становится она, окруженная благоговейно внимающими и молодыми и пожилыми коллегами. Тема - само собой разумеется - ее великое сценическое прошлое на подмостках "Бургтеатра"...
В этот момент входит Гитлер и начинает, как обычно, сразу же с монолога. Он знает "Бургтеатр" с юношеских лет, с восхищением вспоминает великие спектакли и тут же сожалеет, что в те времена также "добились чести и славы и еврейские актеры". Гитлер намеревается и далее развивать эту тему, как вдруг происходит нечто, чего до сего момента уж точно не случалось: его перебивают!
Адель безмятежно и отчетливо произносит:
– Господин рейхсканцлер, оставим эту тему. Я не желала бы об этом ничего слышать. Но если это вас интересует - и между нами: моими лучшими любовниками всегда были евреи.
Гитлер столбенеет.
Адель поднимается, с достоинством кланяется и спокойно бросает:
– Au revoir*, господа.
– Поворачивается ко мне и приказывает: - Отвези меня, пожалуйста, домой, Мышка.
В последний раз я разговариваю с ней в больнице. Она лежит там уже несколько недель с переломом бедра и ворчит на жалкую эпоху, в которой больше не осталось кавалеров:
– Вместо русской икры мне присылают цветы, и взгляни-ка, Мышка: разве они не похожи на кактусы?..
На стене больничной палаты висит белая атласная рубашка с дорогими кружевами - прощальный подарок киностудии, на которой снимался наш общий фильм "Фаворит императрицы". Она носила ее в фильме. Адель любит этот фильм, потому что он напоминает ей о триумфе в "Даме с камелиями". Тогда она играла в похожем дорогом наряде. Она хочет, чтобы в ней ее положили в гроб.
Несколько дней спустя она умирает.
МОЯ ЖИЗНЬ С МАРСЕЛЕМ
Я снимаюсь в Вене.
Мужчина, который наблюдает за съемкой, отвлекает меня. Я сопротивляюсь
Он чинно приглашает меня поужинать в "Захер". Я отказываюсь. Естественно...
Естественно, я не отказываюсь. А почему бы и нет? Я не знаю. Я в замешательстве.
За ужином Марсель Робинс доказывает, что он незаурядная личность. Беседа его увлекательна, шарм необыкновенный. Я узнаю, что он бельгийский промышленник, и ловлю себя на удивительной мысли. До сих пор, размышляю я, ты существовала для других - для мамы, детей, брата и сестры, друзей, знакомых... Не жертва, конечно же, нет. Но если бы вдруг появился некто, кто живет и трудится только для тебя, кто о тебе заботится и защищает, если бы так было...
Странное чувство.
– Могу ли я засвидетельствовать вам свое почтение в Берлине, мадам?..
Я смотрю на Марселя Робинса - и молчу...
Что же сталось с моими принципами? С моим убеждением, что я не гожусь для брака?
В Берлине Марсель Робинс делает мне предложение. Я отклоняю его.
Я действительно отказываюсь: моя профессия и моя вошедшая в плоть и кровь самостоятельность...
Мама советует мне сказать "да", завести свой дом. Не буду же я вечно актрисой, говорит она и добавляет: "Может, не так уж и плохо иметь возможность при необходимости уехать из Германии, если дела пойдут так и дальше..."
Я размышляю над фразой "...не вечно же быть актрисой"... Это точно. Со времен Голливуда, с тех пор, как я там увидела, что для каждого утром все может быть кончено, я поняла, что стану косметологом. Я уже готовлюсь к получению моего первого диплома в Париже.
Это один момент. А другой?
"...иметь возможность уехать из Германии, если дела так пойдут и дальше..."
Какие дела?
Здешняя политическая сумятица все же должна улечься, все снова должно прийти в норму. Не могут же люди идти против всего света... и кроме того: здесь мы все вместе - мама, дети, моя сестра и я. Мы живем своей жизнью. Я снимаюсь из фильма в фильм, играю в театре, мне никто ничего не диктует. Я могу сниматься и играть то и так, как хочу...
Впрочем, время от времени уже приходится... как-то подлаживаться. Точно. Скажем, на этих смертельно скучных официальных приемах с их удивительно напряженной атмосферой и недоверием, которое испытывают друг к другу почти все. Все чаще хочется отказаться. Чаще - да, но всегда ли?.. Какая женщина не любит поклонения?.. Покинуть Германию?
До сих пор я была счастлива.
Марсель Робинс делает мне второе предложение.
– С женщиной, которую я люблю, я не вступаю в связь, - произносит он и продолжает уговаривать. Он уговаривает так долго, пока я не теряю все свои принципы и не сдаюсь.
Мы поженились в 1936 году.
Свидетели - моя дочь Ада и ее муж.
После регистрации брака мы выпиваем по бокалу шампанского в отеле "Бристоль" на Унтер-ден-Линден.
На вечер в мою квартиру на Кайзердамм приглашены около сорока друзей. Само собой разумеется, пришло, как это у нас водится, гораздо больше. Пришли и русские - для подобного торжества факт немаловажный...
С самого начала атмосфера устанавливается непринужденная и очень скоро даже шаловливая. И почти каждый заклинает Марселя оставить меня такой, какая я есть, и не превращать в настоящую домохозяйку.