Мои друзья скандинавы

Фиш Геннадий Семенович

И то, что экспериментом проверялась история, казалось мне неожиданной, новаторской постановкой вопроса до тех пор, пока я не узнал здесь о походе молодых норвежцев в конце прошлого века на утлом суденышке викингов в Америку.

Теперь-то я знаю, что могло подсказать Хейердалу такой эксперимент.

— Решающую роль в подобных предприятиях играет руководитель, который даже при плохой команде может сделать много, — говорит Хаугланд. — Хейердал прекрасный организатор… Амундсен считал, что для успеха в такого рода экспедициях должна быть всегда дистанция между командиром и подчиненными. И на «Фраме», и на «Мод» все с ним были на «вы». У нас же ничего подобного. Все на «ты». Но, знаете ли, законы Хейердала на плоту тоже были суровые, — улыбнулся Хаугланд, — он не обо всем написал. Так вот, важнейшим законом было запрещение кого-нибудь бранить за проступок или оплошность, которые совершены вчера,

и даже вспоминать о них. Если кто-нибудь, нарушая этот закон, вспоминал о старом, ему дружно затыкали рот… Мы все не только не рассорились на плоту — ведь за сто один день на такой малой площадке можно и возненавидеть друг друга, — а, наоборот, стали еще большими друзьями, чем были до тех пор, пока взошли на плот… А когда мы сейчас собираемся вместе, то говорим не о «Кон-Тики», а о том, как пошла у каждого жизнь после нашего путешествия. Правда, нам редко удается собраться вместе… Хейердал живет сейчас в Италии. Вы спрашиваете почему? — В улыбке Хаугланда я улавливаю хитринку. — Тур так много работал в южных морях, что в Норвегии ему, вероятно, холодно… К тому же надо скорее писать новую книгу, чтобы заработать деньги на экспедицию. А здесь мешает популярность, многолюдье. Ведь он и первую свою книгу написал, чтобы рассчитаться с долгами за прошлую экспедицию — несколько тысяч крон долга, — и получить деньги на следующую. А она стоила так много, что мы залезли по уши в долги… И за строительство музея, и за перевоз экспонатов… Ведь на это не получено ни от кого дотации. Частный музей!.. Приходите еще, я вам покажу приходо-расходную смету. На плоту, когда неизвестно было даже, доплывем или нет, мы решили в случае удачи создать этот музей, весь чистый доход от которого пойдет в пользу студентов, на их экспериментальные работы. Если так будет продолжаться, то, расплатившись с долгами, годика через два мы уже сможем субсидировать студентов. Все, чем Хейердал владел, и гонорары за книгу — все вложил в «Аку-Аку». Случись авария, он был бы разорен, стал бы банкротом… Это в его характере — сразу ставить всю ставку!.. — с одобрением говорит Хаугланд о своем друге.

— А где сейчас Эрик Хессельберг?

Я хотел проехать к нему в Боре, в «Сульбекен», но узнал, что и его нет в Норвегии…

— Да, Эрик покинул цивилизацию, — смеется Хаугланд. — Вам известно, что он не только штурман, но еще и довольно талантливый художник. Он купил яхту, назвал ее «Тики» и вместе со своей женой Лисе, дочкой Анне-Карин и домочадцами живет на ней, курсируя вдоль берегов Средиземного моря. Изредка пристает и к вилле Хейердала. А главное, пишет, пишет картины. В прошлом году он их выставил в Париже, и выставка эта имела успех… Теперь он работает в керамической мастерской у самого Пикассо, но скоро он вернется домой. Что касается остальных — Герман Ватцингер, заместитель командира на «Кон-Тики», сейчас в Перу. Он инженер, специалист по холодильникам, работает там по специальности, а заодно является и норвежским генеральным консулом… Телеграфист Торстейн Робю после экспедиции учился в Швейцарии, стал инженером-радиоэнергетиком. Он то проектирует электростанции в Норвегии, то вдруг сорвется и едет в Африку читать лекции. До сих пор не женат. Нет гнезда, перелетная птица… Никто не знает, где у зайца нора. А что касается Бенгта Даниельсона, то он сейчас на Таити. В отличие от Торстейна, женат. За несколько дней до отплытия «Кон-Тики» Бенгт пришел на плот с молоденькой девушкой, служащей французского посольства в Перу. Француженка сказала, что хочет отправиться в экспедицию вместе с нами, вернее с Бенгтом. Они до этого виделись всего три раза. Как говорится, любовь с первого взгляда. Экипаж был укомплектован, пассажиров, кроме попугая Юхансена, не полагалось. «Одна бы ничего, — отшутился Тур, — а если вдруг у каждого объявится подруга, шестерым места не хватит!» Через год после того, как Даниельсон вернулся из плавания, девушка эта стала его женой. Бенгт недавно получил в Упсале докторскую степень по этнографии… Ему, как говорится, и карты в руки. Он целый год прожил на острове Раройя, куда течение выбросило наш плот. Написал интереснейшую книгу об острове, его жителях. Интереснейшую! — повторил Кнут Хаугланд. И я пожалел, что книга эта еще не переведена на русский…

— А Даниельсон рассказывает в своей книге, как вы были главным врачом-хирургом на этом острове.

Мой собеседник бросает беглый взгляд на циферблат… Скоро четыре. Надо торопиться и, препоручив меня девушке, которая вела экскурсию по музею, Кнут Хаугланд отправляется на первое свидание с дочерью.

На прощание я дарю ему ленинградское издание «Кон-Тики», которого в книжном собрании музея еще нет.

Дня через три мы снова встретились с Кнутом Хаугландом, у крепости Акерсхюс, под стенами которой

на площади разместились дощатые выставочные павильоны…

Рядом с норвежскими флагами у ворот развевались «серпастые и молоткастые» знамена Советского Союза. Открывалась наша промышленная выставка…

Вчера еще товарищи из Внешторга были в сильном волнении. Где-то по дороге, неведомо на какой станции или пристани, застряла, запропастилась модель спутника, стенд для которого был готов в главном павильоне у входа. Даже успехи изящного выводка модельерш не смогли бы, конечно, возместить отсутствие на выставке спутника!

Весь день по телеграфу и телефонам шли розыски потерявшегося экспоната. Наконец он был найден, доставлен и перед самым открытием водворен на место.

От ворот к месту президиума, к раковине для оркестра, скамьи перед которой уже до отказа заполнены публикой, быстро раскатывают красную ковровую дорожку. По ней должен пройти король…

В толпе я увидел Хаугланда. Поздороваться было куда легче, чем пробраться к нему.

— Как здоровье жены? Как назвали малышку?

Старшего сына Кнут назвал Турфин, именем, соединявшим в себе имена двух его лучших друзей — Хейердала и доктора-восприемника, у новорожденной же, пусть судьба пошлет ей счастье, в тот день имени еще не было.

Через некоторое время, когда я рассказал Туру Хейердалу о своей встрече с Хаугландом и о том, что тот мне говорил о нем, Тур воскликнул:

— Ну, так я ему отомщу! Расскажу то, чего он сам никогда о себе не скажет. Ведь он вам не сказал, что получил самые высшие, выше которых нет, воинские награды — английскую и норвежскую?

— Нет, не сказал.

— А о том, что все суммы, которые ему причитались за разрешение фильма о нем и за консультацию сценария (а это немало!), он передал вдовам своих товарищей-парашютистов! Не хочу, мол, ничего зарабатывать на своем участии в войне. Об этом тоже умолчал?

— Умолчал.

— И, конечно, не говорил и о том, что был моим командиром в группе радистов, которых он готовил, чтобы сбросить на парашютах в Норвегии?

— И об этом не обмолвился.

— Я так и знал! Хаугланд верен себе.

— Наверное, Хаугланд вам не сказал и о том, как он стал директором музея «Кон-Тики»? — спросил меня Бенгт Даниельсон, рыжебородый, высокий и совсем лысый швед, «настолько смелый, что отважился пуститься в путешествие на «Кон-Тики» один среди пяти норвежцев», — как рекомендовал его в своей книге Тур Хейердал.

Мы встретились с ним, когда после кратковременного пребывания на родине, в Швеции, он на самолете возвращался через Советский Союз и Индию на Таити и по пути остановился на несколько дней в Москве.

— А это было так, — рассказывал он. — Когда бальзовые бревна, из которых был сложен плот, были доставлены в Осло, контиковцы предложили Государственному Морскому музею взять их. «Подумаем», — отвечали те и думали целый год. Хаугланд разозлился и сам организовал музей. Оказался отличным дельцом. И лишь когда в музей густо пошел народ, тугодумы из Морского музея сказали, что они согласны взять бревна… Но было уже поздно. Сейчас в музей приходит больше четверти миллиона посетителей ежегодно. Больше, чем в любой музей Норвегии… Но и Хейердал тоже остался верен себе, — улыбнувшись, продолжал свой рассказ Даниельсон, — он тоже не обо всем написал в своей книге.

Когда Даниельсон примкнул к экспедиции Хейердала, он был стипендиатом Калифорнийского университета и должен был к началу занятий, к 1 октября, прибыть в Сан-Франциско, иначе лишился бы с таким трудом полученной стипендии. И он очень боялся опоздать.

— «Успеем ли мы к этому сроку вернуться?» — спросил я у Тура, — рассказывал он мне. — Тур вытащил из кармана свою записную книжечку. В ней записаны были скорости течений, сила попутных и встречных ветров, расстояния между материком и каждым из островов. И все было так рассчитано и предусмотрено, что, немного поразмыслив над своими записями, Хейердал решительно сказал: «Не бойся! К двадцать пятому сентября ты сможешь быть на месте». И что же, я прибыл в Сан-Франциско двадцать девятого, а если бы мы на обратном пути не останавливались в Вашингтоне, то без особой спешки мог вернуться в университет и двадцать пятого…

Когда я спросил, почему Тур не написал об этом в своей книге — забыл, что ли, — он ответил:

— Во-первых, никто бы не поверил. Во-вторых, это было бы похоже на хвастовство! — И, бросив ласковый взгляд на жену, Даниельсон продолжал — Мы с ней обменялись несколькими письмами, и сразу же, как только кончился учебный год, я отправился из Сан-Франциско уже не на плоту, а на комфортабельном пассажирском лайнере к ней, в Перу.

— Я его сразу даже не узнала, когда пассажиры стали спускаться по трапу, — говорит мне, улыбаясь, спутница Бенгта.