Мои Пюхтицы и Приходские рассказы
Шрифт:
– Когда митрополит был управделами Патриархии, часто задерживался в кабинете допоздна: было много работы. Однажды он, также задержавшись допоздна, уже собрался уходить, и тут я захожу к нему в кабинет и говорю: «К Вам епископ такой-то». Владыка мне раздражённо: «Так ведь никого не было записано на приём». – «Да, никого, – соглашаюсь я и добавляю: – но очень просит». Владыка расстроился и, ни слова не говоря, пошёл и лёг на диван. Через пару минут захожу и спрашиваю: «Ну, что сказать епископу? Он ждёт». И к моему удивлению, вижу: владыка опять сидит за столом и бодрым голосом говорит мне: «Давайте, зовите его скорей».
И как тут не вспомнить евангельскую притчу о двух сыновьях, один из которых сказал отцу: «Иду, отец» – и не пошёл, а другой сказал: «Не пойду», но потом раскаялся и пошёл (см.: Мф. 21: 28–30). В этом преодолении себя, пожалуй, и есть вся суть духовной жизни, начиная от мирянина
Улыбка, снисхождение и простота как орудия любви
К большим юбилеям готовятся заранее. Если попробовать сравнить приготовление к юбилею светского лица, занимающего высокое положение в обществе, и видного церковного иерарха, то найдём немало общего и в подготовке, и в праздновании этих юбилеев. Что не удивительно. Ну как обойтись на юбилее без красиво оформленных поздравительных адресов, без вручений наград и подарков, без праздничного обеда, наконец? Иногда сверх приведённого перечня, щекочущего тщеславие юбиляра, устраивается в его честь концерт, а то и фейерверк. Впрочем, о фейерверках в честь церковных юбиляров я не слыхал, да и вряд ли такое бывало.
А вот об одном очень существенном отличии чествования высокопоставленных светских и церковных юбиляров тем, кто ещё недостаточно воцерковлён, стоит в двух-трёх словах и сказать. Состоит это отличие в том, что главным событием празднования юбилея у лица церковного всегда будет богослужение, точнее – Божественная Евхаристия, совершая которую, участники юбилейного торжества вместе с юбиляром прежде всего благодарят Бога, сознавая, что всяко даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, сходяй от Отца светов (Иак. 1: 17).
После этого небольшого вступления, в котором я себе никак не могу отказать, я расскажу о том, как меня угораздило подпортить настроение владыкеюбиляру и его некоторым высоким гостям, когда те пришли помолиться на вечернем богослужении накануне юбилейного дня. И о том великодушии, которое владыка Алексий проявил тогда ко мне уже не в первый раз. Конечно, те, кто стал тогда свидетелями моего «провала», наверняка тут же и забыли об этом, но только не я. И в последующие годы, и сейчас, вспоминая об этом случае, я краснею за себя и смеюсь над тем, каким же я бываю порой неловким. Надо заметить, что митрополит Алексий, насколько я могу судить, совершал богослужения безукоризненно, никогда ничего не забывая и не путая. Можно представить, как могли его раздражать всякие путаники службы вроде новоначального диакона, каким я был тогда, прослужив всего полгода в Пюхтицкой обители.
Итак, вечером накануне юбилея в монастыре совершалась рядовая служба иерейским чином. Совершали службу старший священник монастыря отец Александр Муртазов и ваш покорный слуга. В храме молящихся было немного, и никакого особого волнения, связанного с большим наплывом в обитель архиереев, не ощущалось. Зато в алтаре ситуация была несколько иная. К самому началу службы в алтарь не спеша прошли сразу несколько архиереев вместе с юбиляром и, приложившись к Престолу, встали каждый напротив приготовленных для них седалищ (кресел и пуфиков) по обе стороны Престола в порядке старшинства. Митрополит Алексий занял своё место у кресла с правой стороны Престола, рядом с царскими вратами. Отец Александр, испросив благословения у митрополита, тут же дал возглас на девятый час, и кто-то из молодых сестёр бесстрастным голосом и внятно зачитал «обычное начало». Пятнадцать минут – и девятый час окончился. Настало время вечерни. На предначинательном псалме отец Александр направился к амвону читать положенные священнические молитвы, а я, как и следовало, остался в алтаре. Всё, что мне надо было в это время делать, так это внимательно следить за ходом службы, чтобы не раньше времени и, что ещё важнее, не позже, чем прозвучат несколько последних стихов псалма, подойти к Горнему месту, дважды перекреститься и, сделав поклон своему архипастырю, выйти на солею для произнесения великой ектении.
За полгода моего служения я уже приноровился выходить на ектении вовремя, но всё же промахи ещё случались. Вот и в этот раз я стоял и слушал чтеца, правда, слушал я его только краем уха, поскольку глаза мои с любопытством разглядывали гостей-архиереев, пытаясь угадать, кто есть кто, ведь раньше я их никогда не видел, разве что в церковном календаре или в «Журнале Московской Патриархии». Дело в том, что в служебник, который я держал наготове, у меня была вставлена шпаргалка с именами и титулами каждого из них, поскольку на великой и сугубой ектениях
Не будь этой злосчастной заминки, я должен был спокойно выйти из алтаря и, вместе с отцом Александром совершив поясные поклоны к алтарю, занять его место на амвоне напротив царских врат и затем благоговейно начать ектению. Увы, ничего подобного не получилось: когда я стрелой выскочил из алтаря и, пытаясь сколько возможно сократить паузу, без всяких поклонов сразу же дрожащим от волнения голосом произнес: «Миром Господу помолимся!», отец Александр ещё стоял на амвоне, и мне не удалось укрыться от его укоризненного взгляда. Конечно, этот взгляд уважаемого мною священника хорошего настроения мне не прибавил, да и мой дрожащий голос, призвавший всех помолиться с внутренним миром, давал понять молящимся, что этого внутреннего мира недостаёт в первую очередь самому провозглашающему.
Немного успокоившись, я перешёл к следующим прошениям и наконец дошёл до того самого, в котором должен был безошибочно перечислить все имена стоявших в алтаре архиереев. Без особого труда, поскольку навык уже был, я произнёс имена патриарха Пимена, нашего митрополита Алексия, и дальше всё пошло довольно гладко. Я прочитывал по шпаргалке имена архипастырей и ни разу не сбился. И вот, когда список архиереев подошёл к концу и мне оставалось только завершить прошение двумя словами: «Господу помолимся», я совершил ужасно грубую ошибку, объединив это прошение об архиереях со следующим прошением – об игумении Варваре. «И о всечестней матери нашей настоятельнице игумении Варваре», – начал я и тут же сообразил, что делаю не то, но, не в силах что-то изменить, так и произнёс всё прошение от начала до конца. Представьте ситуацию, когда вы делаете что-то неправильно и прекрасно понимаете это, но, не зная, что предпринять, идёте дальше, усугубляя свою ошибку. Чувствам, которые вы при этом испытываете, никак не позавидуешь.
Кое-как окончив ектению, я вошёл в алтарь с пылающей от стыда физиономией. Перекрестившись на Горнем месте, я сделал поклон митрополиту Алексию, после чего, подойдя к нему, выдавил из себя: «Простите, владыко!» Митрополит посмотрел на меня изучающим взглядом, как будто пытался понять, какой сюрприз ещё можно ожидать от меня, и кивком головы показал, что отпускает меня, тем более что я уже начинал опаздывать с каждением, какое полагается на пении стихир на «Господи, воззвах».
Я сделал шаг по направлению к Горнему месту и с ужасом почувствовал, что меня как будто кто-то схватил за край стихаря и держит. Повернувшись, я увидел, как натянулся шнурок, который перемещает завесу царских врат, и понял, что кисточка на конце шнурка каким-то образом зацепилась за стихарь и я попался, как рыба на крючок. Я дёрнулся ещё раз, но это не помогло. Толстый шёлковый шнурок уверенно сдерживал любое моё трепыхание. Вдруг я почувствовал, что натяжение ослабло: повернувшись назад, я увидел своего освободителя: митрополит Алексий держал в руках злополучный шнурок с кисточкой. «Иди уж!» – прочитал я в его глазах и метнулся за кадилом, поскольку давно пора было уже начать каждение. И хотя в этот вечер неприятных сюрпризов на службе с моей стороны больше уже не было, чувство у меня было такое, что моё диаконское служение близко к завершению, едва начавшись. Однако назавтра всё так изменилось, что я и думать перестал о вечерних огорчениях.
На Божественной литургии мне достались только две или три ектении – всё остальное взяли на себя набежавшие протодиаконы и более старшие, чем я, диаконы. Юбиляр в окружении гостей-архиереев чувствовал себя прекрасно. После службы были многочисленные поздравления, а затем все поспешили на праздничную трапезу, где устные поздравления чередовались с зачитыванием поздравительных телеграмм и пением духовных кантов сёстрами монастырского хора. И как бы кто к этому ни отнёсся, самым запомнившимся для меня моментом на трапезе была демонстрация огромной коробки шоколадных конфет с портретом дарителя – принца испанской короны, содержимое которой юбиляр щедро раздавал на трапезе своим гостям. После трапезы владыка Алексий повёз гостей на монастырский скотный двор покормить лошадок. И вот тут я увидел то, что было очень важно для меня как для начинающего священнослужителя.