Мои Великие старики
Шрифт:
– Раз уж мы, Георгий Михайлович, о закуске заговорили, не могу не спросить: нынче пропускаете иногда по рюмашечке? Коньячок? Водочку?
– Так, глоточек, два наперстка. Предпочитаю водку.
– А самогончик? В ваши-то давние годы нельзя было употреблять, преследовалось…
– Ну почему? Я даже на Украине знаю хорошие самогонные точки.
– Под Миргородом? На родине Николая Васильевича?
– Точно. Как-то мы там снимались в фильме и прознали про одну старушку, мастерицу изготовления. Ходил и я, пробовал. И голова утром не болела.
– А скажите,
– Нет, это не помогает. Что вы! Наоборот. Сам испытал. Играл как-то пьющего человека на концерте в Кремлевской больнице. Ну, накрыли стол, «Посольская», угощение. Я хочу отказаться, мне же выступать, говорю. «А кого играете?» – спрашивают. «Алкоголика», – отвечаю. Вот и прицепились ко мне: «Выпей да выпей». Поддался, и что же – сыграл не так, как у Островского, – хуже. С тех пор понял: играя пьяного, в рот не бери.
А если честно, я ведь мало употребляющий. Тяги нет. Особенно-то никогда и не было. Вот, наверное, удивитесь – и некурящий я. Как-то в детстве попробовал, затянулся, плохо стало, и с шести лет завязал. Не курил, не пил. Вот и дожил до восьмидесяти. Хотя и сорта водки различаю хорошо, и запахи табака.
– И в день рождения не поднимете рюмку? Кстати, как юбилей-то справлять будете?
– Никак. Моя задача – спрятаться от всех. От суеты, от шума. И кто это только придумал – юбилей?! Мещанство ненужное. Чехов над этим смеялся. А он-то понимал в жизни, в юморе.
– Георгий Михайлович, популярность свою ощущаете?
– Нет, не ощущаю. И не хочу ощущать. Я всегда хотел, чтобы меня оставили в покое, чтобы я не привлекал внимания других к себе. Чего мозолить глаза народу?!
– Но ваше амплуа характерного актера всегда вызывало интерес публики, вы всегда были на виду. А ведь в иные годы это было еще и опасным.
– Вы правы, но политической сатирой я не занимался. Мое амплуа – простой человеческий юмор, который в людях всегда живет и будет жить. А понимание сатиры – в смысле кого-то там шпынять, задирать – меняется с эпохой. Будет новая перестройка – и появятся новые жванецкие, Задорновы… Все это временно. Ведь мы, актеры, как и вы, журналисты, как и гулящие девушки, которые, как я слышал, тут рядом собираются, – все мы проститутки. Профессия у нас такая. А у вас, журналистов, особенно…
Я постарался не обидеться за такое нелестное сравнение и продолжал свой натиск:
– Как вы относитесь к телевизионным «Куклам» [13] ?
– Телевизор смотрю мало. А «Куклы» считаю бестактным фарсом. Чего над людьми издеваться? Их и так шпыняют. А тут – морды соорудили.
– Вам жалко всех их: и Ельцина, и Черномырдина, и Немцова?
– Да, по-человечески жалко. Ну такие-сякие, ну плохие, а зачем вот так всенародно искажать их лица? Неинтеллигентно, бестактно…
13
Развлекательная телепередача, включавшая в себя сатирическую пародию на политических деятелей. Выходила в эфир с 1994 по 2002 год.
– Ощущаете, что жизнь торопится, что годы летят и летят?
– Ощущаю… Но юмор спасает. Все вижу: кто летит и куда летит. Да и профессия у меня такая: все видеть, надо всем смеяться. И это мое спасение, мое лекарство. И еще: от старости, от тягот жизни меня спасает сцена.
И тут мой
– Вот она прилетела, моя любимая, моя самая красивая женщина… Посмотрите, белая, с култышкой и двумя пальцами… Какое замечательное у нее лицо, какие глаза, какое изящное туловище… Она меня знает и уделяет мне знаки внимания… Посмотрите в ее глаза. В них-то, наверное, и ее ухажер не наглядится….
И Вицин бросил белой голубке щедрую пригоршню пшена.
Март 1997
P.S. Не знаю, правда это или нет, но я слышал, что на похороны Георгия Михайловича Вицина в октябре 2001 года принесли клетки с двенадцатью голубями. И когда гроб выносили из подъезда, птиц выпустили. Но один голубь упал замертво…
Глава 12. Лицом к лицу с Михаилом Горбачевым
«Многие секреты я возьму с собой в могилу…»
Мы сидели друг против друга за низким журнальным столом. Лицом к лицу. Звонил телефон, тикали настенные часы, за дверями кабинета чуть слышно звучали голоса. Я видел в упор известную всему миру божью отметину на лбу человека, еще не так давно едва ли не самого могущественного на Земле, так резко и круто рванувшего на себя штурвал истории, что уже никто не сможет развернуть его в обратном направлении.
Сколько бы я ни читал о нем книг и статей, сколько бы ни смотрел телепередач, ощущение его, живого и близкого, доступного хотя бы в эти ближайшие полтора часа, утвердило меня во мнении, что он, Михаил Горбачев, и велик, и слаб одновременно. Я вел беседу с политиком, без имени которого уже непредставимо уходящее столетие, а быть может, и тысячелетие. Да, велик, потому что возложил на свои плечи грандиознейшие задачи, да, слаб, потому что переоценил себя.
В течение десяти лет перестройки он был для меня символом свободы, звездой моих устремлений. Я разговаривал с ним по телефону, был рядом в минуты его общения с массами. На одной из своих книг, вышедших в период гласности, я с юношеским максимализмом написал автограф: «Вы были моей надеждой, оставайтесь ею». Но он не остался. Потому что и велик, и слаб. И моя надежда умерла в тот предательский час, когда он после Фороса спускался с трапа самолета и его свитер продувал душный шереметьевский ветер. Но это был ветер уже навсегда уходящей эпохи, эпохи Горбачева.
С Михаилом Горбачевым
– Считается, Михаил Сергеевич, что вы легко отдали власть.
– Кому же я легко отдал власть? Борису Ельцину? Давайте разберемся. С Ельциным мы совершенно разные политики. Если бы он был избран в 1985 году Генеральным секретарем, в стране не было бы никаких реформ.
– Почему?
– Потому что для Ельцина главное – власть, а все остальное второстепенно. Горбачев же к власти не рвался. В день смерти Черненко ночью собралось Политбюро, чтобы решить вопрос о преемственности управления страной: кому рулить, кому править. Гришин, тогдашний первый секретарь Московского комитета партии, внес предложение утвердить Горбачева председателем похоронной комиссии. Вы представляете, что это такое? Это означало фактическую передачу власти в мои руки. Я же предложил подумать до завтра и все решить в два часа дня на заседании Политбюро. То есть демократически предложил все взвесить, посоветоваться друг с другом и принять решение.