Мои Великие старики
Шрифт:
– Скажите, кто готовит по утрам кофе послам России? В частности послу в Израиле?
– Послу положен личный повар. Но, скажем, я был единственным послом, который отказался от личного повара. У меня жена хорошо готовит, да и я сам тоже. И нам как-то неловко, когда посторонний человек постоянно крутится в доме. Завтрак я готовил себе сам. Обеды и ужины – дело жены. И два раза в неделю приезжала жена шофера – помочь по хозяйству. Так и жили. А когда прием – всегда можно найти повара.
– Самое важное решение, которое
– Оборудовать в подвале посольства сауну и спортзал.
– Вы принимали участие в истории с запретом на въезд Иосифа Кобзона в Израиль?
– Принимал, конечно. Его взяли в аэропорту и посадили в кутузку. Утром, когда я как раз пил собственноручный кофе, мне звонят, так и так – Кобзон задержан. С женой. Я позвонил советнику-посланнику и попросил его поехать в аэропорт, зайти самому в кутузку и не выходить оттуда, пока не выпустят Кобзона. Потом позвонил Эдуарду Кузнецову – главному редактору газеты «Вести», моему приятелю, у которого огромные связи в Тель-Авиве. Попросил задействовать свои каналы. А потом уже позвонил в канцелярию президента. Через пару часов Кобзона выпустили. Власти просто хамили, выслуживались перед Америкой, которая незадолго перед этим не впустила Кобзона.
– Вы, наверное, встречались со всеми, кто приезжал из России?
– Практически со всеми. Ведь приезжали, как правило, умные, интересные люди. Собирались у меня на вилле и толковали «за жизнь». Нонна Мордюкова отдыхала на травке. Черномырдин ел пельмени. Егор Яковлев нырял в бассейн. Горбачев угощался соленым арбузом. Ребят из «Современника» кормил здоровым осетром, выращенным в одном из кибуцев. Миша Козаков прекрасно читал Бродского. И далее в том же духе.
– Скажите, Израиль и палестинцы когда-нибудь сойдутся в мирном решении или нет?
– Лет через 50, думаю. Выход из тупика найдут другие поколения при других руководителях.
– Но убиенного Рабина действительно нация жалела?
– Да, действительно жалела, но на следующих выборах проголосовала за Нетаньяху.
– Рабина можно назвать великим деятелем?
– Решиться на то, чтобы пожать руку Арафату, начать переговоры с «террористами», отдать Арафату сектор Газа – это в Израиле мог сделать только великий человек. За что его и убили. Кстати, вспомните смерть Садата – вот вам судьба двух великих людей, которые пытались что-то сделать для примирения арабов и евреев. Они опередили свое время, и их убили.
– Кажется, Талейран сказал, что политика – это грязное дело.
– Пожалуй, точнее – хотя и менее афористично – сказать так: политикой часто занимаются грязные люди. Они пачкают политику. Это же относится и к экономике, и к культуре. Но к политике (власти) грязь пристает легче и чаще.
Юрий Владимирович Андропов как-то написал мне такие стихи:
Сказал какой-то лиходей,Что будто портит власть людей.Но– Скажите, по-вашему, Андрей Козырев был хорошим дипломатом?
– По-моему, не очень. Он был интеллигентным, образованным человеком. Но как личность, как политическая фигура он не дорос до Министерства иностранных дел России. Он, по-моему, не ощущал за собой Россию, великую страну с великой и трагической судьбой. Было несколько случаев, когда он ставил и себя, и меня в крайне неловкое положение.
У Примакова лучше получается. В чем-то я с ним не соглашаюсь, но вот министерский мундир ему явно впору.
– В таком случае на Громыко два мундира можно надеть?
– Надевайте хоть три. Однако, на мой взгляд, Громыко в точном смысле этого слова не был дипломатом. Он – четкий исполнитель партийных директив. За ним стояла огромная сила. А когда кулаки большие, как-то не хочется лавировать, идти на компромиссы, договариваться. Легче сказать «нет». Его так и звали – «мистер нет». Он был скорее функцией, а не личностью. Или личностью, отождествлявшей себя с функцией. Но он ценил настоящих дипломатов и поддерживал их. Не боялся конкуренции. Разве что Добрынина в последнее время…
– Сколько раз вы посещали Гроб Господень?
– Один. Для меня Гроб Господень – из области исторической мифологии. Интересно, но не свято.
– Вы верите в Христа?
– Нет, конечно. Для меня это не вопрос идеологии, а вопрос культуры. Штудировал историю религий, историю христианства. И понял, что слишком много богов, созданных людьми, как раз и говорит о том, что Бога нет. Во всяком случае мне эта гипотеза не нужна, она не поможет мне жить, она ничего не объясняет.
И тем не менее Иерусалим для меня – священный город. Такой же, как Вавилон, Мемфис, Афины, Рим, священный своей культурной значимостью, своей ролью в истории мировой культуры.
А мой самый любимый город – Нью-Йорк. Я – городской житель. Нью-Йорк – воплощение урбанизма. В «каменных джунглях» я как рыба в воде. Если Нью-Йорк – это город жизни, город настоящего, то Иерусалим – город истории, легенды, мифа. Это – сгусток иудео-христианской цивилизации, из которой мы все вышли. Здесь и воздух кажется каким-то особенным, насыщенным, тревожащим…
– С паломниками общались?
– Общался. Паломничество ныне – коммерческое дело, на этом крупно зарабатывают. Половина паломников вообще не имеет никакого отношения к религии, к Богу, они приезжают как туристы. И то хорошо.
– Почему вы вернулись в старые «Известия»?
– Здесь отработал почти 20 лет, здесь мой кабинет, своими локтями я вытирал этот стол, даже номера телефонов старые. Я вернулся сюда, потому что здесь еще есть люди, с которыми я когда-то работал. А цензуру «ОНЭКСИМбанка», которой меня пугали, я пока не ощущаю. Хотя какие-то тревожные признаки начинают проскальзывать.