Мои Великие старики

Медведев Феликс Николаевич

Приезжаю, докладываю, захожу в кабинет генерала Золотова. «Ну, как живешь?» – «Нормально, сейчас занимаюсь дубляжом фильмов „Суд чести“, „Сельская учительница“ и других. Перевожу на французский, немецкий и английский». Генерал в ответ: «Мы это хорошо знаем». И сразу же без всякой паузы: «Но у нас есть мнение, что ты не борешься за советскую власть». Вопрос для меня был неожиданным. «А как я, собственно, должен за нее бороться? Расскажите, посоветуйте, какую борьбу я должен вести за советскую власть? Считаю, что, занимаясь фильмами „Ленин в Октябре“, „Суд чести“, я и борюсь за нее как могу. Что же еще я должен делать?» – «Да, но вокруг тебя шпионы, Власов, Петров, Сидоров. Они же шпионы». – «Если они шпионы, хорошо, что вы их обнаружили. Просто здорово!» – «Здорово-то здорово, – продолжал генерал, – но только вот что: я сейчас иду обедать. Даю тебе три листика бумаги, и ты должен

написать все, что тебе известно о шпионской деятельности внутри киностудии. Напиши, что эти люди завербованы в Шанхае и прибыли в СССР с определенными заданиями». Я говорю, что мне незнакомы эти фамилии и я ничего не знаю об их шпионской работе. «Как не знаешь?» – раздраженно, с упреком и, по-видимому, с разочарованием продолжает наступать на меня Золотов. «А вот так, не знаю», – отрезал я. «Ну ладно, заканчиваем наш разговор, повторяю: я иду обедать и к моему возвращению ты должен написать все, о чем я тебе сказал». И хлопнул дверью, оставив меня один на один с чистыми листами бумаги.

Что делать? В Свердловске осень, погода сырая, мрачная. Настроение паршивое. Взял ручку и коротко написал о том, что, да, я знал хорошо этих людей, что, как и я, они всегда стремились в Советский Союз. Хорошо работают, всем довольны.

Вернувшись с обеда, генерал сразу же заглянул в мои записи и покраснел, как помидор. «Ты что, дурака из меня делаешь? Тебе сколько лет?» – «Двадцать семь». – «Двадцать семь плюс двадцать пять – сколько это будет?» Я говорю, что довольно много, пятьдесят два года. «Так вот, – устрашающе продолжал экзекуцию глава свердловского МГБ, – если сейчас здесь же не напишешь всего, о чем я говорил, ты выйдешь на свободу через двадцать пять лет». Что мне было делать, как отвечать на эту угрозу? Но я, как ни странно, довольно спокойно, а может быть, и уже обреченно сказал: «Писать ничего не буду». «Не будешь?» – зловеще заорал генерал и нажал какую-то кнопку.

Пришли люди, сняли с меня галстук, американские (довольно хорошие) часы. И началось следствие. А точнее, банальный допрос.

И пошло-поехало… мне то не давали спать, то вызывали к следователю. Так продолжалось несколько месяцев. Я не мог понять, чем все это закончится, что со мною будет.

И вот 31 декабря 1949 года мне зачитывается приговор Особого совещания: «20 лет исправительно-трудовых лагерей. Поражения в правах нет, ссылки нет». Подписывать собственный приговор я отказался, считая, что «наказание» сфальсифицировано и я его не заслужил.

Но мои эмоции и мое возмущение никого не трогали. Меня отвезли в тюрьму, и стал я вместе с другими арестантами готовиться к этапу.

В Степлаг – на 20 лет

Привезли нас в Голодную степь, где располагался один из лагерей для заключенных.

В Степлаге выжить было трудно, мне повезло, что я не попал в общий поток приговоренных к гибели.

А спас меня случай. Идя однажды на работу в каменоломни, я увидел в стороне от дороги валявшиеся бесхозные моторы. Они свое отслужили, но мне пришло в голову предложить бригадиру их восстановить. Я это умел, понимал, что надо делать. В ответ меня направили к начальнику, русскому немцу, который тоже отбывал срок. Я предстал перед ним и довольно решительно предложил свои услуги по перемотке утраченного механизма. И сделал все как надо. С этого момента моя жизнь изменилась: конкретная работа, нормальное питание, из скелета я стал превращаться в нечто похожее на человека. И уже через шесть месяцев вместо объявленных двадцати лет меня выпустили из Степлага и переправили в Москву. Как специалист я понадобился в шарашке, той самой, которую позже опишет Александр Солженицын в «Круге первом».

Шарашка, Солженицын, Копелев…

– С Александром Солженицыным мы были в одной Марьинской шарашке. Но встретиться с ним не пришлось по простой причине: когда меня привезли, его уже там не было. Но из бесед с Львом Зиновьевичем Копелевым, другим знаменитым «марьинским» сидельцем, с которым мы подружились, из разговоров с людьми, жившими бок о бок с Александром Исаевичем, я многое узнал о будущем авторе «Архипелага ГУЛАГ».

Копелев многому меня научил. Например, писать прошения, ходатайства. Он звал меня Сисан, по-китайски «учитель». Потому что я тоже старался всем помогать выживать в неволе. «Не пиши длинных просительных писем, – говорил Копелев, – никаких пяти или шести страниц. Все излагай на одной. Начальство не любит читать большие рапорты. Суть дела излагай емко и скупо». И я написал: «Не понимаю, что такое „Особое совещание“. Я вырос в Китае и приехал в СССР из Китая. Прошу пересмотреть

мое дело и, если виноват и сознаюсь в своей вине, прошу расстрелять». Я написал и Ворошилову, он тогда был председателем Президиума Верховного Совета СССР.

Смертельный укол

– Много в моей жизни было тяжелого, страшного, унижающего человеческое достоинство. И, наверное, я человек неслабый, если многое сумел пережить. Но одно обстоятельство, связанное с моим заключением и работой в закрытой воинской части № 1201, не дает мне покоя до сих пор. Я говорю об этом впервые.

После окончания срока «наказания» в отдельном лагерном пункте тюремного отдела КГБ при Совете Министров СССР 16 мая 1955-го, я, конечно, ждал реабилитации. Работал в должности старшего инженера. У власти был Хрущев, и этот короткий период его правления Эренбург назовет «оттепелью». Но оказалось, что вся эта государственная камарилья, которой я был вынужден служить верой и правдой, продолжала замышлять против меня и таких же, как я, воистину шекспировскую месть и казнь. Да что Шекспир, страдания его героев – детские забавы в сравнении со страданиями тех, кто попал под молот чудовищной карательной системы той эпохи.

Вместе со мной работали два сотрудника – Барышев и Надеждин, здоровые, крепкие мужчины. Зимой они выбегали на снег, делали гимнастику, круглый год обтирались холодным полотенцем. Они тоже, как и я, ждали реабилитации после освобождения. И вот как-то их позвали в медсанчасть и предложили пройти оздоровительный курс лечения. Заключался этот курс только в одном – пациент должен был регулярно приходить к медсестре для укола. И что же, неожиданно один за другим Барышев и Надеждин умирают. Один – от инсульта, другой – от инфаркта. Все мы, знавшие их, были в шоке. И вот однажды симпатичная молодая сотрудница санитарной части как бы между прочим предложила мне малость подлечиться – пройти курс оздоровления. Я пришел к ней в кабинет в тот момент, когда она перебирала медкарты, и краем глаза заметил, что под моей фотографией на плотной картонной карточке было жирно выведено «Сов. секретно». Я еще подумал, что же совершенно секретного в том, что со мной делают врачи и сестры? Ну вколют витамин С или какой-то иной витамин. Мысль промелькнула, и я о ней тут же забыл, подставил свою руку для банальной оздоровительной процедуры.

Вспоминает жена Анатолия Александровича Валентина Николаевна: «Я помню тот день, помню, как это начиналось. Я пришла из института, где тогда работала, и стала мыть окна. Толя, молодой, красивый в белоснежной рубашке и светлых брюках, сидел на диване. И вдруг он попросил меня закрыть окно. „Закрой окно, мне плохо“, – вдруг четко сказал он. Я посмотрела на него, выглядел он нормально, и я, подумав, что Толя шутит, продолжила свое дело. Но он снова уже более настойчиво бросил: „Закрой окно, мне плохо, я умираю…“ – „Не выдумывай, дай мне домыть окно, завтра не будет времени“. „Вызывай „скорую“, немедленно…“ – закричал муж. Я бросила на него взгляд: его всего трясло, зрачки расширились. Так началась непонятная до сих пор болезнь. Приехавший врач недоумевал: „Очень странно, человек вроде бы здоров“. Мы поместили Толю в Институт профзаболеваний, но и профессор Кукушкин, которому он рассказал о грифе „Сов. секретно“, не прояснил картину. Я интересовалась у разных медицинских начальников, но никто ничего не понимал. Короче говоря, тот единственный укол стал причиной повторяющихся приступов головной боли и шума в ушах. Каждую ночь в течение многих лет мы вызывали „скорую“. А вы, наверное, удивлялись, почему Анатолий Александрович временами как будто бы вас не слышит?»

А. А. Тарановский:

– Из страшной смертной картотеки я знал только тех двоих, которых отправили на тот свет. А карточек в ящике было много. Зачем они такое творили? Догадываетесь? Они не хотели оставлять свидетелей. Мы слишком много знали. Над страной вроде бы забрезжил рассвет, люди стали легче дышать, и инквизиторы заметали следы.

2005

Советский разведчик русский князь Анатолий Александрович Тарановский скончался 18 июня 2010 года в возрасте 87 лет.

Глава 31. Фотограф Владимир Мусаэльян и генсек Леонид Брежнев

«Хороша машина, но четыре колеса мои…»

Владимир Мусаэльян всю жизнь запечатлевал советских вождей от Хрущева до Ельцина. В течение многих лет он был допущен к телу Леонида Брежнева, пребывая в статусе его личного хроникера. В ТАСС он пришел в 1960 году и до сих пор работает в должности специального корреспондента. «Скромный, не чиновный, не амбициозный человек», – сказали о нем коллеги.