Моль
Шрифт:
Решков сидел на краю громадного письменного стола, опустив ноги на кожаное кресло.
— Что у тебя там опять случилось?
От этого «опять» Мохов чуть не задохнулся.
— Вон там, на столике, графин с водой, — насмешливо кинул Решков.
Мохов, как наказанный ученик, двинулся к графину. Вода была теплой и противной. Глотая ее, он срывающимся голосом рассказывал о «происшествии».
— И это всё? — пренебрежительно спросил Решков.
— Всё, товарищ Решков.
— Не удалось обнаружить, куда подался Прошков после того посещения Соньки? Никаких следов?
— Все меры, товарищ Решков, были.
— Понятно! Всё было предпринято, всё предусмотрено и — ничего. Так?
— Так, товарищ
Решков придвинул к себе телефон и кому-то что-то приказал. Потом, не снимая руки с телефона, принялся рассматривать Мохова.
Мохов взгляда не выдержал, опустил голову и только тут заметил, что он всё время стоит навытяжку, хотя рядом был стул.
В этот момент вошел дежурный оперуполномоченный и передал Решкову какую-то бумагу.
— Да ты присаживайсь, — с явной издевкой сказал Решков, когда за дежурным закрылась дверь. — Устал, небось, от работы. От всех принятых мер, — и покосившись на уже севшего Мохова, добавил: — Ну вот, меры были приняты, а результатов — никаких?
Мохов хотел что-то ответить, но Решков махнул рукой:
— Погоди, дай дочитать.
Читал он до того томительно медленно, что Мохов не выдержал и спросил:
— Это — об том?
— Об том, — Решков шевельнул бумажкой. — Об том самом. У тебя — никаких результатов, хоть тебе доверена первая линия наблюдения. Здесь — по второй линии — довольно интересная информация. Познакомить с ней?
Словно желая подчеркнуть доверие к Мохову, Решков пересел с края стола на стул и склонился над листком исписанной бумаги. Это Мохов воспринял, как разрешение прочитать «информацию» и придвинулся к Решкову.
— Так вот, — сказал Решков, опять устраиваясь на краю стола, — по н ашей информации всё выглядит так. Прошков от Соньки-Золотухи выскочил, как ошпаренный. Ясно: любовь — не картошка, не выбросишь за окошко. А в полночь попал в шалман. Да ты об этом месте должен знать! Вот Прошков сидит за столиком. Вроде бы ждет кого. Ну… ну дальше я тебе прочитаю из информации. Слушай: «А к Прошкову присоседился такой грузный собой мужчина. Так нахально присел, что все в кабаке затихли, догадались, что может случиться происшествие. Даже с пистолетом или финкой. А пока что мужчина оскалил зубы и требует от Прошкова, закажи, говорит, для знакомства и мне поллитру. Потому другую дозу как-то стыдно пить. Душа моя, говорит мужчина, меньше поллитры не принимает. Она у меня культурная. А сам я, говорит мужчина, по фамилии Ступица…»
Решков опять пересел со стола на стул.
— Да это же чистый след, товарищ Решков! — воскликнул Мохов.
— Чистый, — согласился Решков. — Только по второй линии, с опозданием часов на двадцать. Без опоздания должна была сработать твоя, товарищ Мохов, первая линия.
— Как же теперь быть, товарищ Решков?
— Ну… Об этом я подумаю. А пока что… для пользы дела… послушай, что дальше в информации. После того, как объявился Ступица. Так вот, читаю: «Прошков посмотрел на Ступицу, и говорит, вот ты каков с виду. А я и не знал, хоть и слышал о тебе порядочно. А тут Ступица и кричит, о чем таком слышал? Выкладывай! А Прошков отвернулся от проспиртованной морды Ступицы, позвал хозяина кабака и говорит, отпусти ему, то есть Ступице, поллитра. А Ступица хвалит Прошкова, говорит, большой фарт у тебя. Без денег, говорит, а как в банке кредитуешься. В счет какого бенефиса? — спрашивает Ступица, а Прошков велит ему пить. Ступица, конечно, выпил, погладил шею, крякнул, и спрашивает у Прошкова, что такое, говорит, ты слышал обо мне? Прошков в ту минуту смотрел в черное, запотевшее окно, вроде пробуя угадать, что там такое ночью творится за стеклом. А Ступица не отстает, толкает Прошкова в бок, выкладывай, требует, всё обо мне, если не боишься. Тут Прошков оторвался от окна, посмотрел на Ступицу и совсем громко, так, чтобы все слышали, говорит, чего мне, говорит, тебя бояться? Страх перед тобой, думаешь, что слава за тобой идет? У тебя была слава, говорит Прошков Ступице, бесстрашный
Закончив на этом чтение информации, Решков, усмехнувшись, сказал:
— Вот как обстояло дело. А что дальше — тут следы действительно пропали. Метнулся куда-то в сторону от нас и Ступица. Да и Соньку-Золотуху с ее Мишкой Большим — поминай, как звали!
— Как теперь быть? — простонал Мохов. — Я проморгал. Да за это же мне…
— Пуля, думаешь? — безжалостно спросил Решков. — Не бойсь! Ты еще нужен! Но учти: на Соньке был глаз Председателя. Чувствуешь? Председатель простил Соньке провал операции по киевскому белогвардейскому центру, но продолжал думать, что рано или поздно, Сонька раскроет где-то притаившегося Феликса Вольского…
Автору уже приходилось говорить о своих пристрастиях к тем или иным героям «Моли». Чувство горечи испытывал Автор, когда приходилось прощаться, например, с тихо ушедшим из жизни, благороднейшим Нововойтовым, труп которого обнаружили рыбаки на берегу Дона. С болью расставался Автор и с другими. А вот теперь — и Феликс Вольский. Что с ним сталось? За упокой или за здравие вписывать в поминальник? Автор не знает, хотя под занавес, что ли, и находит нужным восстановить одну из встреч с Собе седником, чтобы рассказать о том, как —
Собеседник находит литературные аналогии
Несмотря на сварливый характер Собеседника, Автор любил вести с ним задушевные разговоры. Может быть даже потому, что Собеседник был первым читателем действа, в котором развертывались далеко отодвинутые события. А может быть и потому, что Собеседник — придирчивый и наблюдательный — на прошлое смотрел глазами сегодняшними и ворчал: «Что за название? Моль!..»
Автор не обиделся на несколько пренебрежительное восклицание. Он согласился, что, конечно, в целях рекламы и сенсации можно было бы придумать что-то более хлёсткое, вроде «Преступления без наказания» или «Войны до бесконечности». Вариантов подбиралось много, они висели гроздьями, но… но лучше «Моли», говорил Автор, ничего нет.
Собеседник, махнув рукой, заявил, что каждый хозяин квартиры владыка своих углов, и в этих углах волен распоряжаться, как ему угодно. И потому против «Моли» он не возражает. Это было бы бессмысленно. Но он, Собеседник, просит оставить за ним право высказываться по поводу некоторых страниц этой самой «Моли», в том числе и тех, что относятся к истории обольстительной чекистки Соньки-Золотухи, сыгравшей злую роль в драме Феликса Вольского.
Драма закончена, говорил, Собеседник, но как-то странно, без финала. Феликс Вольский ушел в тень литературных кулис. Потерялся. Был и не был.
Собеседник упрекал Автора за душевную вялость, за нежелание броситься к своему герою не ради спасения, а для оправдания его перед читателем.
Автор попробовал возразить, доказать, что он не увёл за «литературные кулисы» Вольского и что вообще никаких кулис нет. Жизнь сложнее литературы и сама всё и жестоко решает.
— Согласен, — сказал Собеседник. — Тем более, что это согласие не абстрактное. Жизнь действительно сложнее литературы. Давайте говорить начистоту: жизнь коварно обманула вас. А может быть… ведь бывает и так: сам человек жаждет быть обманутым. Вот Феликс Вольский — отчаянной души белогвардеец! Чем бы закончилась его киевская операция — не будем гадать! Но сам он — погорел. Из-за чекистки. Из-за Соньки-Золотухи. Так записано в «Моли». Записано и о том, что он выскользнул из западни. А дальше? Почему нет нескольких строк эпилога к яркому роману Феликса Вольского с Сонькой-Золотухой? Почему так просто оборвалась вся эта история?