Молчание сфинкса
Шрифт:
Салтыков быстро направился к ним, Мещерский подошел тоже. Насос теперь работал в траншее, вырытой, по словам бригадира, для того, чтобы тоже отвести лишнюю воду. И вот на дне этой траншеи или ямы среди вязкой коричневой грязи действительно что-то виднелось.
Работяги подтянули шланг, струей чистой воды из пруда смыли слой глины, и в открывшейся промоине Мещерский ясно разглядел выщербленные кирпичи. Мгновение — и жидкая грязь снова затянула кладку.
— Черт! — Салтыков спрыгнул в траншею — его ноги в ботинках тонкой кожи
— Ну? Что? — нетерпеливо спросил Салтыков. — Пустота? Там пустота, да?
— Да вроде, не пойму. Вроде звук на пустоты указывает. Кладка купольная, вроде это свод потолочный. Но не разобрать так. Грязь душит, — сказал бригадир, сам вооружаясь молотком и простукивая грунт у себя под ногами. — Роман Валерьяныч, откачать бы еще надо!
— Давайте, давайте, ребята, — Салтыков выбрался из ямы, вытер руки. — Только очень осторожно. Я вам уже говорил — под этим фундаментом, возможно, располагается подземный погреб, а может быть, это и остатки старого подземного хода. Включайте насос!
Насос взревел, как раненый слон. Мещерский на секунду совершенно оглох. Но задавать дилетантские вопросы насчет того, почему Салтыков стремится вести раскопки именно здесь, а не где-то еще, после таких объяснений посчитал делом лишним. Он смотрел, как жидкая грязь, смахивающая на густой шоколад, засасывалась внутрь трубы и по трубе же сплавлялась в овраг — в отвал. Труба была похожа на гигантского земляного червя.
— Сейчас очистим все здесь, насколько это возможно, и проверим как следует, — прокричал Салтыков ему в самое ухо. Мещерский едва не спросил: «Металлоискате-лем?», но вовремя сдержатся.
— Чегой-то они там, Роман Валерьяныч? — крикнул вдруг бригадир, стоявший по другую сторону насоса. Он указал в сторону оврага. Двое рабочих, бывших там «на отвале», карабкались по склону вверх, махали руками и кричали, но в грохоте ничего нельзя было понять.
— Подождите. Наверное, там у них что-то засорилось, -Салтыков тоже махнул рукой. — Выключите насос!
От мгновенно воцарившейся над прудом тишины впечатление было странное, если не сказать зловещее — словно кто-то где-то разом повернул ручку и вырубил звук. Совсем. Даже вороны на старых парковых липах не каркали. Мещерского поразили испуганные лица рабочих, их судорожные встревоженные жесты:
— Сюда! Скорее!
— Что там еще случилось? — Салтыков, недовольно морщась и явно досадуя на непредвиденную задержку, быстро зашагав ям навстречу. — Ну, что еще за переполох такой?
— Скоба слетела, трубу в сторону повело, вбок, a тут такой напор. Меня с ног сбило, Петровича вон окатило с ног до головы всего… А меня сбило, упал я, — надрывался один из работяг. — Начал подниматься, руками-то
— Я ничего не понимаю. Вы успокойтесь, пожалуйста, любезный.
— Гляньте, гляньте сами, что там, внизу. Милиции надо вызывать. Ментов!
Эта фраза ударила Мещерского как током. Он вслед за Салтыковым подбежал к краю оврага: неглубокая промоина, заполненная мусором и гнилой листвой. Тут же внушительные кучи отвальной глины.
— Боже… боже мой, — Салтыков резким жестом схватился за горло, попятился.
Из отвальной кучи — Мещерский увидел это собственными глазами — торчали женские ноги в измазанных коричневой глиной полусапожках на высокой тонкой шпильке.
Глава 24
УБИЙСТВО ПОД НОМЕРОМ ТРИ
Когда приехала милиция, всем в приказном порядке велели оставаться в доме и не выходить, как говорится, до особых распоряжений. Салтыков, ни на кого не глядя, прошел в кабинет-офис и заперся там. Долорес Дмитриевна уединилась в своей комнате — сидела в кресле у окна, тщетно пытаясь быть в курсе событий.
Валя Журавлев тоже сидел у окна — в холле на широком низком подоконнике, прислоняясь к холодному, усеянному каплями влаги стеклу.
— Что, Валентин, плохи дела? — спросил его Мещерский машинально.
— Вы не знаете — надолго это все там? — тихо откликнулся Журавлев. — Мне сегодня после обеда в Москву, в институт надо съездить, расписание узнать.
— Вряд ли это у тебя сегодня получится, — Мещерский не отрывал взгляд от окна: за деревьями были видны милицейские машины. Много машин.
Никиту Колосова он не видел, но знал: он там. И не ошибся. Через два с половиной часа томительных ожиданий пришел патрульный милиционер и вызвал Мещерского — якобы как первого очевидца на допрос.
Мещерский шел по аллее. Мокрая листва пружинила под ногами как ковер. А в сердце покалывало тупой иглой, и голова наливалась словно свинцом. Память же воскрешала одну и ту же картину: всеобщая тетушка Евгения Александровна, тряся, как черепаха, седенькой, аккуратно подстриженной старческой головкой, твердит ему: «Найти хорошую жену сейчас ой как трудно, мой дружочек Особенно человеку интеллигентному, молодому. Выбирать надо с умом. Вот Анечка Лыкова… Такая умница! Оглянуться не успели, как выросла. Уж институт успела закончить. Два языка знает и собой очень, очень недурна…»
Вспоминалось прежде все это весьма легкомысленно, почти анекдотично, сейчас же — с такой болью, с такими укорами совести. Вспоминалось и бледное и такое несчастное лицо Анны Лыковой, когда она садилась в машину своего брата. Мещерскому казалось, нет, он был сейчас совершенно уверен, что видел тогда ее живой в последний раз.
Никита Колосов встретил его в передвижной криминалистической лаборатории в окружении экспертов и патологоанатома. Был Никита грязен, как шахтер-проходчик, и зол как черт.