Молчание
Шрифт:
версии ада в течении чертовски долгого времени.
Она знала, что стояла бы в дверях, Лепесток был бы почти под ее ногами, уставившись на них так, словно они безумцы или невероятно жестокие. Знала также, что в то время как основная ее часть хотела бы захлопнуть дверь перед ними, другая ее глупая часть хотела бы верить им. Не в ад, а в необходимость ее участия.
И какая часть ее?
Та глупая эгоистичная часть ее хотела бы верить в это, что бы увидеть его снова. Только раз. Только еще один раз. Она могла бы попрощаться. Она могла бы сказать, что любила его. Она не успела
– Эм?
– Прости. – Она остановилась. Обхватила себя руками и снова пошла.
Она знала, пока шла, что это глупая, эгоистичная часть себя, была нужна ей, чтобы осознать здесь – часть, которая надеялась перед лицом наихудшей потери, даже когда известно, что любая надежда бессмысленна.
Эмма приблизилась к ярко красной двери. Следы очищения краски свидетельствовали, что дверь не всегда была красная, и это был тот тип мелочей, которые она замечала, когда нервничала. Она откашлялась, протянула руку к дверному звонку и на мгновенье заколебалась.
Эллисон ничего не сказала. Эмма была очень рада, что Эллисон была рядом; если бы на ее месте была Эми, она бы уже нажала на звонок и отошла назад.
– Извини, Элли, – сказала бы она. – Я просто... я не уверена, что говорить.
Эллисон кивнула. Потому что она тоже не знала, но у нее было столько веры в Эмму, что Эмма нажала на звонок. Слышный с другой стороны двери звонок, был жестяным и электрическим.
Они ждали вместе, прислушиваясь к звукам шагов. Они услышали крик вместо этого, и он становился громче, пока дверь не открылась.
Женщина с краснолицым ребенком на бедре стояла в дверном проеме, темная прядь волос, выбившаяся из "конского" хвоста падала ей на глаза. Она была моложе матери Эммы, она выглядела младше тридцати. Голос ребенка выдал посторонних и она – Эмма вспомнила о полуторагодовалой дочери – сунула сжатый кулак себе в рот.
– Мы сожалеем, что побеспокоили вас, – сказала Эмма спокойно, – но нам нужна Мария Копис.
Темные глаза женщины немного сузились.
– Зачем?
– Мы ничего не пытаемся продать, – быстро сказала Эмма. – Вы Мария Копис?
Ребенок потянулся и схватил в горсть волосы матери, для чего понадобилась определенное усилие, и стало понятно, почему большую часть из них не удалось сколоть.
– Не делай этого, – сказала женщина, поймав маленький кулачок и попытавшись освободить волосы, не разжимая его. – Да, я Мария Копис. И как вы видите, – добавила она, – я немного занята. Чем я могу помочь?
– Мы только хотели... минуту вашего времени, – ответила Эмма. – Я – Эмма Холл, а это Эллисон и Майкл. Не возражаете, если мы войдем?
Ответ был явно положительным. Мария опустила свою дочь внутрь холла. Малышка тут же ухватила край рубашки матери и попыталась оттащить ее от двери.
– У меня действительно нет времени, что бы говорить прямо сейчас, – сказала Мария. – Может быть, вы могли бы вернуться, когда моя мама будет дома после работы.
– Я боюсь, что нас тогда не будет здесь, – сказала ей Эмма.
Прежде чем она смогла ответить, ее дочь отпустила край ее рубашки и пошла весьма сомнительным способом, наполовину наклонившись вперед,
– Кэти, не хватай людей за носы, – сказала ей мать.
– Я не возражаю. Это не больно, – сказал ей Майкл. Кэти схватила его за ухо вместо носа, а он стоял, держа ее над землей. Он даже позволил потянуть свою голову в сторону, пока ей не надоело, что произошло быстро, так как ей было всего полтора года. Она продолжала искать ручки, которые он носил в карманах, если был одет в рубашку, в которой были карманы. Она схватила одну, и они начали перетягивать ее как канат.
Мария Копис с минуту постояла в дверях, наблюдая за Майклом и дочерью. Ее плечи немного расслабились и она посмотрела на двух девочек, удивленно покачивая головой.
– Она переживает период застенчивости. Она не позволяет даже моей матери брать ее.
– Майкл любит детей, – сказала Эллисон. – И они любят его. Даже стеснительные дети.
– Наверное. – Она вздохнула. – Ну, тогда и вы входите. Тут не будет тихо, – добавила она. – И здесь не очень чисто.
Внутри, как она и сказала, было не очень чисто, и им пришлось искать путь между обломками детских игрушек, только чтобы отойти от двери.
Майкл попытался опустить Кэти на пол, но она схватила его за волосы.
Так он присел в зале в окружении, вероятно, ее игрушек. Он подобрал чучело оранжевого динозавра и попытался обменять его на свои волосы.
Когда она проигнорировала это, Майкл изобразил крик молодого динозавра, который был замечен, и Кэти рассмеялась, когда молодой динозавр попытался облизать ее лицо. Эмма посмотрела на Марию Копис, которая наблюдала с улыбкой, притаившейся в уголках губ. Это была тяжелая улыбка, которая переросла во что-то еще, как заметила Эмма.
Тогда ей захотелось уехать, потому что она знала, что означает эта улыбка, а ей не хотелось встревать в личную жизнь этой женщины – и ее горе. Но, тем не менее, наблюдение за игрой дочери с Майклом проходило спокойно, а Эмма не преминула заметить, что Майкл точно так же играет с Лепестком. Жизнь продолжалась.
Некоторые жизни.
Она позволила этому продолжаться некоторое время, потому что была трусом и все еще не хотела делать этого. Вызвать Эндрю, ее покойного сына. Доставить ей боль.
Но Эндрю ждал, и он ждал свою мать. Эмма где-то нашла храбрость и заговорила.
– Я знаю, что это покажется плохим, – сказала она спокойно, а Мария начала медленно поворачиваться к ней лицом. – И я хочу прежде извиниться. Я бы ни за что не приехала сюда.
Женщина выглядела смущенной. Еще не подозрительной, но это будет. Эмма посмотрела на гостиную, тоже заваленную игрушками и, после паузы, она направилась туда, вынуждая Эллисон и Марию следовать за ней. Майкл, поглощенный короткими взрывами смеха, в конце концов, тоже последовал, а если и нет, то Мария все еще могла наблюдать за ними, если ей хотелось.