Молчание
Шрифт:
— Эй!.. Ты куда?!
Зажигалка Кругловой вновь погасла.
— Вот же блин! — матюгнулась Елена Степановна.
Круглова защелкала зажигалкой, ее руки непослушно тряслись.
Из зажигалки выскочил оранжевый огонек. Круглова посветила в сторону пола. В куче тряпья, где лежал «Зверь», сидел красивый мужчина лет тридцати пяти, в сером костюме и очках.
— Что ты за тварь такая?! — закричала Круглова. — И можешь не выдавать себя за человека, я видела твое истинное обличье!
Магамединов, в отличие от Николаева, не жаловался на головные
Очутившись в ожоговом отделении, Максим Викторович, не отпуская своего «друга», двинулся по коридору. Ползучие твари, кишащие в трупе, встревожено зашевелились и неприятно зашумели. Две женщины с ужасом наблюдали за действиями Магамединова.
Максим Викторович подошел к третьей палате, открыл дверь и, волоча за собой труп, зашел в палату.
— Здравствуйте, девчата! — закричал он. — Посмотрите, кого я к вам привел!
Николаев и Погодин разместились в ординаторской ожогового отделения. Они уселись за круглым столом в мягкие кожаные кресла. Павел Петрович трясущимися руками выдавил из блистера анальгина две таблетки, проглотил их и запил водой из граненого стакана.
Погодин с сочувствием посмотрел на Николаева.
— Что, мигрень не утихомирилась? — спросил он.
Николаев покривился и поставил стакан с водой на стол.
— Я сейчас повешусь от этой жуткой боли. Давай, Погодин, продолжай. Что ты там говорил насчет глубокого анализа?
Петр Алексеевич улыбнулся и стал делиться своими мыслями:
— В какой-то момент я понял, что все, что происходит в больнице, очень похоже на сюжеты моих произведений. Потом я заметил, что из всех моих фантазий наиболее полно реализован роман «Молчание».
— Я как-то вам с Магамединовым говорил, что твоя фантазия — это всего лишь визуальная ширма, — перебил его Николаев. — Мы все тут с ума сходим: вот, смотри, фантазия Погодина ожила, а в это время за ширмой творятся какие-то очень опасные дела…
— Хорошо, — вздохнул Погодин. — Давайте подумаем в этом направлении. Какие полезные выводы отсюда следуют?
— Выводы делать еще рано. А вот предположить можно следующее: раз создана ширма для того, чтобы нас от чего-то отвлечь, значит, условный наш противник напрямую это что-то делать боится. То есть, он скрывает свои слабые стороны, которые, как, я думаю, заключаются в том, что они — наши противники — либо физически слабы, либо их здесь находится очень мало.
Погодин кивнул и медленно произнес:
— Да, здесь есть о чем задуматься.
— Ну а ты что мне хотел рассказать? — спросил Николаев, и сам почему-то подумал об Анне.
Неужели она больше ничего не предпримет в его адрес и в адрес Магамединова? Ведь они на нее серьезно наехали, дали ей понять, что знают, что она не человек, а нечто иное.
— А я… А что я? — растерялся Погодин. — А я хотел рассказать вам более подробно о своих наблюдениях и
— Так оно и произошло в реальности, — вскрикнул Николаев. — Шарецкий заразился сам и… Черт! А куда же подевался второй врач? Кто у нас второй врач?
— Как кто? — искренне удивился Погодин. — Беленький Борис Анатольевич, конечно же.
— Почему ты так уверен?
— Шарецкий перед своей смертью сам рассказал Магамединову об этом.
Николаев встал из-за стола, повернулся к Погодину спиной и стал рассматривать фотографии врачей ожогового отделения, которые висели в рамочках на стене.
— Так, куда же подевался Борис Анатольевич? — задумался он вслух.
Погодин тоже поднялся из-за стола.
— И куда подевалась Круглова? — сказал он.
Павел Петрович пожал плечами.
— Никто не знает.
Погодин подошел к Николаеву.
— Вы как будто специально уводите меня от той темы, которую я затронул, — заметил он.
— Извини, я пытаюсь все сразу осмыслить.
— Ладно, проехали. Сама чума — она у меня в романе не совсем простая штука — носит паранормальный характер. И как только она появляется в больнице, больница становится закрытой территорией. Из нее невозможно выйти, поскольку забор в больнице покрывается мистической ледяной пленкой, которая к тому же покрывает и всю землю от забора до больницы. Но и этого мне показалось мало, и я придумал пылевое облачко, которое играло функцию стёрки…
— Придумщик чертов! — выругался Николаев. — И фантазер хренов! Мало ему этого показалось!
— Так вот, это облачко, по сути, полезное для писателя явление, оно превращало в пыль все то, что было лишним.
— Хорошо, Погодин, и в чем кроется вся соль твоей пламенной речи?
— Вот теперь мы и подошли к самому главному… к тому, о чем я хотел с вами поговорить.
Оле казалось, что ее мышцы вот-вот лопнут, порвутся от перенапряжения, от груза, который ей никогда не приходилось взваливать на себя. Пот катился с нее градом, давление стучало в висках, сердце прыгало в грудной клетке. Но она не останавливалась и двигалась вниз.
Оля тянула на спине Сергея. Глаза у командира погибшего отряда были закрыты, голова болталась из стороны в сторону.
Оля застонала:
— Нет… Я уже больше не могу…
Она опустила Сергея на ступеньки, села рядом с ним и прислонилась к холодной стенке. Вся мокрая, измученная, она тяжело дышала и никак не могла отдышаться. Сверху раздался нагоняющий панику знакомый звук: «вжи-жи-жить». Оля подняла голову и посмотрела между перил.
— Вот же суки! Прорвались все-таки на лестницу, — прошипела она сквозь зубы и взглянула на лицо Сергея.