Молчи и танцуй

Грачев Роман

Лариса вышла на площадке шестого этажа, остановилась возле родной двери, замерла. Все было очень хорошо слышно. Вот отец прошаркал мимо прихожей в гостиную, включил телевизор и с довольным кряхтением уселся на диван. Мать гремит на кухне кастрюлями, кричит, чтобы не отсиживал задницу без дела, а отец отбрыкивается – телевизор по вечерам для него свят, как вобла с пивом после бани.

Лариса нажала на кнопку звонка. Снова шаркающие шаги, ворчание матери. Лязгнул замок, дверь открылась, и Александр Никифорович Еремеев, небритый, в спортивных штанах и

застиранной до потери родного цвета футболке, улыбнулся.

– Лариск? Привет!

Лариса улыбнулась в ответ.

– Как дела? Все в порядке? – тараторил отец. – Что-то ты бледная. С Максимкой все хорошо? Не болеет?

– Все нормально, пап, не суетись. Я ненадолго.

Лариса вошла в квартиру, повесила на крючок сумочку. Мать, конечно, слышала, кто пришел, но показываться из кухни не спешила. Поднявшееся тесто заслуживало большего внимания, чем неожиданный визит дочери.

– Какими судьбами? – спросил отец, подталкивая ногой тапочки.

– Мимо шла, решила заглянуть, – соврала Лариса. – А вы чего поделываете?

– Мать вот стряпней занялась, я отдыхаю. Как там погода?

– Хорошо.

– М-м-м… – протянул отец, смущенно почесав нос. Светская беседа никогда не была его коньком, и он это знал.

– Как твои дела на работе? – поинтересовалась Лариса. Отец махнул рукой.

– Начали задерживать зарплату. Думаю, не уволиться ли.

– Серьезно?

– А почему нет? Думаешь, пропаду? Конечно, прорабов нынче как собак нерезаных, но таких, как я – с гулькин нос.

– Согласна, – сказала Лариса. Она знала, что руки отца растут из правильного места, и он всегда сумеет найти им применение. Проблемы безработицы для него не существовало в принципе. Кроме того, папа всегда легко прощался с прошлым, и, пожалуй, с ним Ларисе общаться было легче, чем с матерью.

– Проходи в комнату, – сказал Александр Никифорович, – правда, там не убрано. Эй, мать, выйди хоть поздоровайся!

В ответ на это предложение из кухни донеслось злобное шипение залитой маслом сковородки.

– Ладно, пап, – сказала Лариса, устраиваясь на диване, – пусть она занимается своими делами. У меня еще есть время, я потерплю. Может, пирожков попробую.

– А Максимку с кем оставила?

– С Любкой.

Отец кивнул и направился было на кухню, но вдруг остановился у двери, внимательно посмотрел на свою дочь. Лариса не отвела взгляда.

– Что-то случилось?

– Почему ты так решил?

– Я лицо твое наблюдаю уже двадцать с лишним лет.

Лариса вздохнула. Отца не обманешь.

– Ладно, поймал, я расскажу, – произнесла Лариса, глядя, как Якубович на экране телевизора примеряет казачью папаху. – Только попозже, когда мама закончит.

Отец покачал головой, но ничего не сказал.

Лариса осталась в гостиной одна. Она сидела на диване и смотрела «Поле чудес», время от времени прислушиваясь к тому, что происходило на кухне. В этом доме все оставалось по-прежнему: мать возилась с кастрюлями, отец оккупировал телевизор, вечера проходили в устоявшемся неторопливом ритме. В

этих стенах Лариса провела свое детство и юность. Ее теперешняя квартира, «двушка» не первой свежести в другом конце города, никогда не сможет соперничать с родительским гнездом, и это уже начинало пугать. Порой Ларисе казалось, что она никогда не сумеет перерезать пуповину и уйти в свободное плавание, потому что в родительском доме всегда было чуть теплее, чуть спокойнее. Во всяком случае, было до недавнего времени.

Вернулся отец с пакетом сока и печеньем.

– Угощайся. – Он выставил пакет на журнальный столик, взял из серванта два стакана.

– Мама когда освободится?

– Я уже освободилась.

Лариса вздрогнула, повернулась к двери. Мать стояла у косяка.

– Как дела? Как Максимка?

– Все в порядке, мам, Симка не болеет.

Людмила Викторовна прошла в комнату, села на край дивана. На ней был старый халат, надетый поверх ночной рубашки, и дырявые шлепанцы. Выглядела она вполне нейтрально, но Лариса догадалась, что внутри она бурлит и клокочет, как бульон на малом огне. Их последняя встреча неделю назад закончилась непристойной перебранкой, а мать всегда долго успокаивалась.

«Злопамятная, мстительная сука!» – однажды ругнулся отец, будучи не совсем трезвым. Лариске было тогда двенадцать лет, она очень хорошо запомнила эту краткую характеристику, дающую ответы на очень многие вопросы, и с тех пор неоднократно получала подтверждения ее точности.

– Отец мне сообщил, что у тебя есть какой-то разговор, – без всяких вступлений начала мать. – Мы сначала поедим, обсудим погоду?

Лариса поежилась.

– Можно обойтись без светских приличий, – сказала она, отхлебнув из стакана, – но и драку мне устраивать не хочется.

– И не надо, – вставил папа.

Лариса помолчала, переводя взгляд с матери на отца. «Когда что-то буксует в дружной семье, – подумала она, – виноватым не может быть кто-то один. Как правило, виноваты бывают все… или какие-нибудь природные явления».

– Вы просверлите на мне четыре большие дырки. – Лариса залпом осушила стакан и поставила его на столик. Вспоминать заготовленные фразы ей, конечно же, не пришлось.

– Игорь появится в июле-августе, – произнесла она, взявшись за рукав блузки. – Я думаю, что не позже.

– И что? – спросила Людмила Викторовна.

– Ничего особенного. Я не хочу его видеть.

Отец прокашлялся, мать вздохнула. Пауза была зловещей.

– Я собираюсь забрать Максимку и исчезнуть, – продолжила Лариса.

– Может, не стоит пороть горячку? – сказала мать.

– Стоит. Ради сына – стоит.

– Прикрываться заботой о сыне – это так современно.

– Я не прикрываюсь, я только о нем и думаю!

– Ой, как торжественно! – Мать поднялась с дивана, подошла к серванту. Сейчас она начнет глотать свои таблетки, вздыхать и изображать измученную сердечными ранами старуху, до которой никому нет дела. «Включите камеры – мама страдает! Премия Оскар за лучшую женскую роль».