Молли Мун останавливает время

Бинг Джорджия

— Слышь, Стоун, — прорычал он. — Будешь еще так выпендриваться — отведаешь на обед моего кулака. Без майонеза, горчицы и огурчиков. Вот тогда наешься досыта — я тебе вышибу все твои белоснежные зубы, так что до конца жизни будешь питаться только супом.

— Только попробуй, Лосс. В суд подам, — отозвался Геркулес, поигрывая бицепсами.

— Раз уж мы заговорили о еде, Лосс, — вмешался Тони Вам, знаменитый мастер восточных единоборств, — не хочешь ли отведать моих котлеток по рецепту кун-фу?

— Праймо, остановите же их. Терпеть не могу, когда они ссорятся, — захныкала

Сьюли.

— Хватит! — рявкнул Праймо Клетс. И в тот же миг все звезды в комнате покорно склонили головы. В эту минуту, извинившись за опоздание, в столовую вошел Синклер.

— Снова подрались? — спросил он.

— Пустяки, сегодняшний вечер прошел неплохо, — ответил Клетс.

* * *

После ужина все поднялись наверх, в кинозал. Огромный экран был снят, за ним обнаружилась большая, задернутая занавесом сцена. На ней за роялем сидел аккомпаниатор во фраке и белом галстуке.

Гости расселись, прекрасно зная, какое развлечение их ждет. Этот спектакль они никогда не обсуждали.

Клетс уселся в кресло. Настало его любимое время. Он хлопнул в ладоши, и свет погас, остались только два белых прожектора, скрестивших лучи на авансцене. Пианист заиграл мелодию любимой песни Клетса. И потом взошла звезда.

Из-за кулис на сцену вышла Дивина Наттель. Она похудела и казалась гораздо более усталой, чем прежняя красотка с журнальных фотографий, У нее за спиной стояла гувернантка, неподвижная, как оловянный солдатик.

Девочка метнула в темноту зала яростный взгляд.

— Не буду петь, — с вызовом процедила она.

Клетс взглянул на нее и задумчиво вздохнул. В сотый раз он спросил себя, что же за сила такая помогает Дивине сопротивляться его гипнотическому влиянию. Когда он пытался загипнотизировать ее, она увертывалась от его магнетизма, как ящерица от сачка. Это озадачивало Клетса. Но он не позволял себе сердиться на нее. Потому что было в Дивине нечто такое, что наполняло его благоговением. Он мог заставить ее спеть для него. Ничто так не радовало его душу, как ее пение. Почему — он и сам не знал. Ее голос расслаблял его, как успокоительное лекарство, и без него он уже не мог обойтись.

— Подумай хорошенько, Дивина, — отозвался Клетс шелковистым голосом. — Или ты снова хочешь целый день питаться морскими ежами? На завтрак, обед и ужин. Кажется, ты их терпеть не можешь. Представь себе, каким разнообразным могло бы стать твое меню. У нас великолепный новый повар, он печет восхитительные шоколадные торты и домашние пончики с карамелью.

На миг губы Дивины задрожали. Потом она топнула ногой.

— Клетс, я вам не птичка в клетке. Не стану петь по вашей указке. За пение мне всегда платили. И я не стану петь бесплатно. Особенно для вас Я ВАС НЕНАВИЖУ.

— Полно, Дивина Я прошу всего об одной песне. Потом ты снова будешь жить как принцесса. Примешь чудесную ванну с экзотическими маслами. Вымоешь голову. — Дивина вглядывалась в темный зрительный зал, под ее серыми глазами темнели круги. Она сердито тряхнула головой. Но понимала, что побеждена,

— Ладно, спою.

И пианист заиграл вступление.

Клетс откинулся на спинку кресла.

Только песня, которую собиралась исполнить Дивина, и вызывала в нем хоть какие-то чувства. Может быть, думал он, эту колыбельную пела ему в детстве мать. Он не знал, почему эта песня пробуждает в нем такую нежность. А еще — сожаление и грусть. А когда ее пела эта девочка, мелодия почему-то воздействовала в десять раз сильнее. Дивину нельзя было назвать милой крошкой, но это не имело значения. Она напоминала Клетсу о чем-то утраченном. Возможно — о его собственном детстве.

Нежный голосок Дивины звенел в воздухе, как дыхание свежего весеннего ветерка.

«Когда я с тобой — расцветает земля, Озера и реки, леса и поля, И небосвода покров голубой. Весь мир залит светом, когда я с тобой. Ты мое солнце, ты даришь мне свет, Радость и счастье, спасаешь от бед. нас светит солнце, шумят тополя. Когда я с тобой — расцветает земля».

Клетс вздохнул. А Дивина в небесно-белых лучах прожекторов пела дальше.

Глава тридцатая

Свет был абсолютно белым.

Молли открыла глаза, огляделась и вздрогнула от удивления. Она находилась совсем не там, где была мгновение назад. И чувствовала себя совершенно по-другому.

Она уже не падала с ног от изнеможения, не мерзла, не плакала от отчаяния и не готовилась к смерти. Она успокоилась, согрелась и отлично отдохнула, как будто все жизненные тяготы и тревоги остались далеко позади. Было хорошо, как в раю. Босым ногам стало сухо и тепло.

Она уже не сидела, пристегнутая к железной скамье, и не ждала, когда на нее обрушится убийственная сорока. Ее мягко поддерживала спинка старого кресла в дощатой хижине. Сквозь щели пробивался теплый летний ветерок. Снаружи была видна облупившаяся скамья, выкрашенная белой краской. Вдалеке, на краю океанской голубизны, виднелась пристань.

Рокки полулежал в соседнем кресле и тоже смотрел на море. В первые мгновения оба сидели не шелохнувшись, только прислушивались к плеску далеких волн и крикам чаек.

— Рокки, — произнесла Молли. — Наверно, мы умерли. И очутились на небесах.

Она обвела взглядом белую комнату. В ней стояли две кровати, застеленные простынями и тонкими одеялами. Справа располагалась небольшая кухня, дверь слева вела в маленькую ванную. На стене висела гитара

— Я не помню, чтобы птица ударила нас, — сказал Рокки. — Разве мы не должны были запомнить тот короткий миг, когда она в нас врежется? Мгновение острой боли?

— Может, мы умерли раньше, чем болевой импульс дошел до мозга