Молли
Шрифт:
– А! Что ж, это многое объясняет. Не поможешь?
– Конечно, конечно, – виновато засуетился товарищ.
– Ага! Вот так гораздо лучше. Левую руку плохо чувствую, что там с ней?
– Подмышка опять порвалась, – вздохнул тот.
– Эк меня угораздило… Не беда, дома заштопаю.
У Молли голова пошла кругом. Сколько там, должно быть, кровищи натекло!
– Прости меня, дружище, я как всегда ужасно неловок.
– Да брось ты, было бы о чем переживать.
– Не понимаю, почему мы должны прятаться, – уныло гнул собеседник. – Все были
– У нее теперь своя жизнь, свои дети, мы больше не имеем права взваливать на нее еще и наши проблемы.
– Своя жизнь, свои дети, – уныло повторил гулкоголосый, – а ты еще удивляешься, что я не могу держать себя в руках. – Он снова шмыгнул, закончил с грустью: – Хоть одним глазком взгляну.
Скрип приблизился к окну, длинная узкая тень перерезала комнату. В ту же секунду ночную тишину огласил звон бьющегося стекла, осколки посыпались на кровать Молли. Она с визгами отшвырнула одеяло и бросилась в спальню родителей. Тотошка зашелся яростным лаем.
Когда разбуженный отец выбежал на улицу, под окном никого не было. В тот день родители решили, что окно случайно разбила Молли, а про воров придумала, чтобы не наказали.
Со временем она все реже вспоминала тот случай, он стал казаться далеким смутным сном. Но теперь вновь ожил и заиграл всеми красками. Хоть грабители и общались почти шепотом, сомнений не осталось, голос был один и тот же. В голове девочки шевельнулась беспокойная мысль, уж не обманули ли ее, пытаясь вызнать, когда в доме не будет хозяев. С другой стороны, разве бывают воры такими добродушными? И какой вор станет предупреждать о своем приходе? Что-то здесь нечисто, а что именно, станет ясно лишь через три дня.
Дома Молли направилась прямиком в свою комнату, где на полке стояла мамина книга. На ходу бросила, не оборачиваясь:
– Мама, в субботу утром придет твой друг. Он очень остроумный и скорее всего вор!
Мать проводила дочь изумленным взглядом, пока за той не закрылась дверь.
Субботним утром в доме царил кавардак, семья собиралась в гости к Уилсонам. С улицы доносились проклятия отца в адрес машины. Проделать предстояло двадцать миль в одну сторону, старенькому фургону, похоже, эта затея не нравилась. Отец носился с инструментами по дому, вокруг дома. То врывался в комнаты, как порыв душного промасленного ветра, то, прихватив с кухни горячий пирожок, исчезал, оставив после себя запах выхлопных газов.
– Кто на кухонном столе оставляет грязные инструменты? – кричала мама вслед.
Сама Элли тоже без дела не сидела. Одновременно вертелась у плиты, готовя гостинцы, красилась перед зеркалом, перебирала платья в шкафу. За последние полчаса она переоделась трижды. При этом успевала прибираться в доме, возвращать на место вещи, которые со скуки Молли бросала где попало. Да и саму Молли надо было готовить.
– Молли, ты надела новое платье?
– Почти!
– Что значит почти?
– Ладно, сейчас надену.
– И выходи сразу сюда, я тебя заплету.
– Иду.
Молли вышла
– Дурацкое платье, мне в нем как будто десять.
– Не говори ерунды, очень красивое платье. Нет, ну посмотри, ты уже юбку измяла! Иди сюда, горе луковое.
Мать притянула Молли к зеркалу, расправила скомканную юбку. Деревянный гребешок вгрызся в спутанные волосы. Открыв рот, девочка прижала подбородок к груди, пытаясь удерживать голову на месте. У них с мамой сразу бросалось в глаза сильное сходство: обе худенькие, стройные, с пшеничного цвета волосами, у обеих в глазах прятались кусочки ясного неба. Под детской округлостью лица формировались мамины черты.
– Я, когда вырасту, буду такой же красивой, как и ты? – Молли пальцами пощупала пухлые щеки, потом подняла руку и схватила мамины.
– Ты уже красивая, – ответила Элли голосом, искаженным зажатыми щеками.
– У меня щеки больше, – разочарованно констатировала Молли.
– А ты ешь поменьше сладкого – будут как у меня.
– А я люблю сладкое.
– Много сладкого вредно.
– Ну и пусть.
– Ну и не жалуйся потом.
– Ну и не буду.
После минуты тишины, в которую слышалась возня отца под капотом, Молли позвала так, будто мать находилась в соседней комнате:
– Мама-а…
– Перестань, сколько раз говорить.
Последнее «а» Молли могла смаковать бесконечно, особенно когда ее не слушали.
– Если мы уедем, – продолжила та, будто не слыша, – как же тогда твой друг?
– Какой еще друг?
– Остроумный! Он, наверное, вот-вот придет.
– Ой, хватит, – поморщилась мать, – как вобьет в голову какую-нибудь ерунду.
С улицы раздался рык отца, похожий на рев раненого зверя, зазвенели брошенные ключи. Через мгновенье Боб ворвался в прихожую.
– Все, накатались! Никуда мы не едем! Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю!
– Что случилось, машина не заводится? – спросила Элли огорченно.
– Не напоминай мне про это корыто! – взревел муж и снова исчез за дверью. Еще немного погремев инструментами, он крикнул в открытое окно:
– Набери Билли, скажи, что нужен буксир до сервиса.
– Хорошо, сейчас наберу, – вздохнула Элли. Бросив взгляд в зеркало, она отложила гребень, пригладила ладонями расчесанные волосы дочери: – Вот и съездили в гости. Иди, можешь снять платье, я уберу его в шкаф.
– Ура! – просияла Молли и умчалась к себе в комнату. Поездки к Уилсонам она ненавидела. Мало что у них нет детей, не с кем играть, так еще собственные родители в том доме менялись, как по волшебству, становились какими-то чопорными, особенно строго принуждали дочь соблюдать приличия. За любую провинность зыркали так, что Молли делалось неловко. Уилсоны как будто были уверены, что хороший ребенок должен сидеть, молчать и по возможности не шевелиться, не напоминать о своем присутствии. Наверное, эту заразу источали стены их дома, раз ее сразу подхватывали родители.