Молодость с нами
Шрифт:
ничего из вещей Прасковьи Ивановны. “Давай начнем жизнь с ничего, — говорила она, — с двух чемоданчиков!
Пусть никому ничем мы не будем обязаны, только себе”. Поэтому у них было пусто, на наличные деньги они
смогли купить кушетку, которая днем служила диваном, а ночью кроватью, круглый столик, который был
обеденным, чайным, курительным и письменным попеременно, и четыре стула, простых, дешевых и
некрасивых. Оля сказала, что если они когда-нибудь разбогатеют, то это все можно
новым, более удобным, красивым, дорогим.
Прасковья Ивановна не возражала против желания молодых быть самостоятельными. “Мы с Витиным
отцом тоже с двух табуреток жизнь начинали, — сказала она как-то. — А потом заросли добром. У нас много
чего было, да я попродавала, когда отец погиб, а ребята еще на ноги не встали. Кормить их надо было? Надо”.
На счастье, она оказалась покладистой и не сварливой. Она любила где-то пропадать, ходила в кино, на
вечера самодеятельности. Виктор рассказал, что в дни избирательных кампаний Прасковья Ивановна
добровольный агитатор на каком-нибудь участке. Она ведь бывшая боевая активистка, женделегатка; во время
гражданской войны работала в политотделе одной из армий, у нее именное оружие есть. Из нижнего ящика
комода Виктор достал жестяной ларец. Там, в черной, лоснящейся, много ношенной кобуре лежал браунинг. На
его рукоятке Оля прочла: “Товарищу Прасковье Самотаевой за высокую революционную сознательность и
выдержку, проявленные под огнем врага. Военный Совет Н-ской армии. 7 ноября 1919 года”. “Самотаева —
мамина девичья фамилия, — пояснил Виктор. — У нее этот браунинг сколько раз хотели отобрать. Два раза уже
отбирали. Она жаловалась товарищу Ворошилову, и ей возвращали. Она сказала, чтобы ей его в гроб
положили”.
Острота ухода из дому постепенно притуплялась. Виктор вновь заслонял собой все, что только могло
быть в жизни нерадостного, неприятного, сумрачного. Он светил Оле, как солнце. Оля с радостью, с
удовольствием вела свои уроки в седьмом классе “а”, ей прибавили еще и седьмой “б” и седьмой “в”. Она была
занята в школе почти каждый день. После напряженного трудового дня втрое горячей были встречи с Виктором,
за день у каждого из них накапливалось столько новостей, что разговоры продолжались далеко за полночь. В
осенней темноте они шептали друг другу в самые уши, чтобы не только Прасковья Ивановна, но даже стол, на
котором фанерка уже покоробилась, и противные стулья, от которых чулки так и рвутся, да, чтобы и они ничего
не услышали из этих разговоров.
К Оле дважды заходила Варя. Первый раз, в одно из воскресений, она пришла без приглашения. Узнала
на заводе адрес Журавлева и пришла. Варя не знала всей сложности Олиных переживаний.
понимать, что Оля поссорилась с Павлом Петровичем. Но что ссора у них произошла из-за нее, из-за того
случая на праздновании дня Олиного рождения, об этом даже мысль не приходила в голову Вари. Поэтому Варя
так запросто и пришла к Оле, полагая, что они с ней попрежнему останутся в хороших, дружеских отношениях.
Но Оля встретила ее прохладно, Варя насторожилась, почувствовала неладное. Потом, правда, они
разговорились о всяких планах, перспективах, о будущем, о том, что московский археолог, с которым Оля все
время переписывается, следующим летом зовет ее снова в Новгород, в штаб экспедиции. Она, конечно,
согласна. Виктор тоже возьмет летом отпуск сразу за два года и тоже поедет с ней.
Все время при этом разговоре в комнате был Виктор радостный, бодрый, энергичный. Воспользовавшись
паузой в Олином рассказе, он отвел Варю к этажерке с книгами, и у них завязался разговор о металлографии,
про которую Виктор узнал в техникуме. Потом они еще о многом говорили, что было хорошо понятно Виктору
и Варе, но чего Оля не понимала совсем.
При прощании Оля не сказала Варе, чтобы Варя заходила. Варя это заметила. Прощание, как и встреча,
было сухое, холодное. Не заметил ничего только Виктор. После ухода Вари он сказал, что Варя ему очень
нравится, что на заводе ее хвалят и о ней уже была статейка в многотиражке и что напрасно Оля устроила драму
из простых вещей. Как было бы замечательно, если бы Павел Петрович женился на Варе! Лучшей помощницы
в жизни и в своем труде он никогда не найдет.
Оля на него обозлилась. “Может быть, она уже и в твою душу влезла? — сказала она. — Вот уж вправду
в старину говорили о таких: подколодная змея”.
Варя, которой было одиноко и которая все еще считала себя в дружбе с Олей, хотя ее и не звали, снова
пришла к Оле через несколько дней. На этот раз Виктора не было, он работал в вечернюю смену. Оля проверяла
школьные тетрадки, черкая в них красным карандашом. Варя видела, как она ставила такие знакомые знаки:
“см.” “5”, “3”, “2”, “3”. Закрыв тетрадку, Оля сказала:
— Варя, мы уже не маленькие, давай говорить откровенно. Ты пришла зря. Я не хочу тебя видеть. Ты
оказалась врагом нашей семьи.
— Но, Оля, — возразила Варя, — почему ты так говоришь? Милая Оленька… Люблю Павла Петровича
только я, он-то меня не любит. С вашей семьей ничего не сталось. Я одна пострадала. Никто больше. Почему же
ты такая злая и несправедливая?
Оля указала на портрет Елены Сергеевны, который был помещен на самой видной стене в комнате.