Молодость с нами
Шрифт:
— Чем могу быть полезен? — спросил он, сдерживаясь.
— Да поговорить надо. Разные вопросы. Вот третий день собираюсь…
— Вам придется продолжить сборы еще дня на два, на три. Я занят. — Сказав это, Павел Петрович
прошел к себе в кабинет.
— Павел Петрович, — заговорила Лиля Борисовна, входя следом за ним, — это недоразумение! Это я
виновата, не предупредила вас. Валентин Петрович… вам, наверно, показалось, что он… ну как бы это…
— Нахал?
— Нет, он не
Он тут перезанимал все должности за двадцать лет.
— И директором был?
— Был. Был секретарем партийной организации, профсоюз возглавлял, заместителем директора был по
научной части, разными отделами и лабораториями заведовал. Директором, говорю, тоже был. И. о.
Исполняющим обязанности.
— И считает, что он всем кум и сват, — так, что ли?
— Ну а как же, Павел Петрович! Посудите сами. Как только трудность с кадрами, как только кого-нибудь
снимут или не утвердят — кто спасает положение? Товарищ Харитонов.
— Все умеет, все знает?
— Не в этом дело, Павел Петрович. Но его биографические данные…
— Хорошо, Лидия Борисовна, у нас, видимо, еще будет время для собеседования по вопросам
биографических данных товарища Харитонова. А пока я бы попросил вас… — Павел Петрович взглянул на
часы, — оповестите членов ученого совета. Скажите, что я приглашаю их ровно к двенадцати. У вас есть
список?
— Зачем список! Я знаю всех без всяких списков. — Лиля Борисовна даже обиделась.
До двенадцати Павел Петрович успел поговорить по поводу предстоящего совета со своим заместителем
по научной части Архиповым и с Мелентьевым.
Разговор с Мелентьевым был довольно короткий.
— Товарищ Мелентьев, — сказал Павел Петрович, — вы мне обещали помощь, советовали не теряться.
Где же помощь? Вы даже зайти ко мне не хотите.
Мелентьев посмотрел неподвижными глазами, кашлянул и удивился:
— Извини, товарищ Колосов, претензия твоя неосновательная. Чего же я примусь к тебе ходить? Ты —
единоначальник. У нас, знаешь, руководителю мешать не принято. Помочь — да. Какая тебе нужна помощь?
Приди, скажи, подумаем вместе.
— Собрания у тебя не предвидится на ближайшее время? Я бы проинформировал партийную
организацию о тех впечатлениях, какие сложились у меня при знакомстве с планом научно-исследовательской
работы на этот год.
— Не понравился план?
— Почему — не понравился? Но поправки бы внести следовало. И принципиальные поправки.
— Нехорошо получится, товарищ Колосов. Мы ведь план уже обсуждали на общем собрании в конце
того года, вынесли рекомендации. Что ж, теперь свое же решение ревизовать? В общем,
давай твои предложения обсудим сначала на бюро. Если бюро согласится, вынесем и на собрание.
До двенадцати еще было добрых полчаса. Павел Петрович остался в своем, неприятном ему, мрачном
кабинете. Принял сразу две таблетки пирамидона: очень болела голова после вчерашнего. Он досадовал на то,
что все эти дни держался в институте если не как мокрая курица, то во всяком случае и не так, как следовало
бы. Естественно, что ему уже панибратски подмигивают, говорят: “Ну как она, жизнь-то”, вот-вот примутся
хлопать по плечу, и тогда он повалится, так и не успев подняться. Странно, ведь на заводе он знал и умел, что и
как сказать, что и как сделать, он не стеснялся резать правду в глаза, мог употребить крепкое словцо, все мог, а
тут… тут растерялся. Если разобраться, не он один виноват в этом. И в министерстве, и в обкоме, и в райкоме —
всюду ему твердили одно: специфика научно-исследовательской работы, многообразие биографических и
творческих индивидуальностей в коллективе института, необходимость их сплотить, спаять, необходимость
быть исключительно чутким, внимательно прислушиваться к малейшему гулу этого трудового улья и
немедленно принимать меры, если возникнет хоть какое-либо нарушение в его рабочем ритме.
Его ошибка, думалось Павлу Петровичу, состояла в том, что он не начал действовать с первого дня. И
ученый совет надо было собрать в первый день, и партийное собрание созвать назавтра же, и с главным
инженером решить немедленно… Но разве он не поступил бы именно так, если бы все это случилось хотя бы
месяц назад, когда еще была с ним его Елена? Разве бы его запугали все эти специфики, разве таким
растерянным и вялым предстал бы он перед учеными?
Дверь распахнулась, вошел высокий, крупный мужчина с белой прядкой надо лбом, с красивым
спокойным лицом и умными глазами.
Павел Петрович вышел из-за стола, поздоровался. Вошедший, пожимая ему руку, сказал:
— Бакланов, Алексей Андреевич.
— Очень приятно, — ответил Павел Петрович. — Мы, кажется, встречались. О ваших работах по
жаропрочным сталям я во всяком случае знаю.
— Ну и мне ваши работы, Павел Петрович, известны, — отбросив со лба седую прядь, сказал Бакланов.
Вслед за Баклановым входили другие члены ученого совета. Павел Петрович встречал их близ дверей,
приглашал к столу, накрытому зеленым. Не без удовольствия отмечал он в уме, что из людей, которых ему
упорно на протяжении почти целой недели называли то Шувалова, то Мелентьев и из которых состояло