Молодость с нами
Шрифт:
два билета… Ну будьте так добры, пойдемте. Приезжает московская знаменитость. “Раймонда”. Мой любимый
балет. Не отказывайтесь…
— Нет, нет! — решительно отказался Павел Петрович. — Не могу. И… не хочу, — неожиданно добавил
он. Слишком свежо было в памяти впечатление от вчерашнего вечера, проведенного в доме Серафимы
Антоновны, слишком тяжелым и неприятным было это впечатление.
4
Только тот, кто вернулся бы в эти места после
полной мере оценить изменения, какие произошли в институте со времени его возникновения. Были когда-то в
парке два домика да кирпичный сарай, в котором размещалась мастерская, было человек двадцать научных
сотрудников, большинство которых работало тут по совместительству, было столько же рабочих — слесарей,
литейщиков и подсобников, стояли в бревенчатой конюшне две лошади — гнедой высокий мерин да рыженькая
с белой гривой и таким же хвостом кобылка. Мерина, поскольку он был красивей и сильней, запрягали в
рессорную пролетку, на которой ездил директор; кобылкина судьба сложилась менее удачно: кобылка была
главной тягловой силой при мастерской, таскала телегу с железными тяжестями, ходила в приводе, когда не
хватало электрического тока и останавливались моторы, возила кирпичи, песок, бревна.
Куда они подевались, эти резвые институтские кони, никто, пожалуй, теперь и не припомнит. На смену
гнедому мерину незаметно пришла вороная “эмка”, а рыжую кобылку вытеснил зеленый грузовичок “газ”.
Вскоре к этому грузовичку прибавился грузовик Ярославского завода, его называли “язь”, а потом пришли сразу
два “зиса”. Тогда же и один из очередных директоров пересел с “эмки” на казавшийся в ту пору красавцем, при
легкости форм необыкновенный, огненно-красный автомобиль “зис-101”.
Парк вытаптывался, в нем появились глубокие котлованы, вокруг котлованов росли груды камня, клетки
кирпича, штабели досок и бревен, пакеты кровельного железа. Все это постепенно превращалось в
фундаменты, в стены, в перекрытия, в крыши — в новые здания. Территорию пришлось обнести бесконечным
забором; народу стало так много, что понадобились табельщицы, понадобились бюро пропусков и проходная
контора — тот домик, которым представлен сейчас институт со стороны улицы.
С началом войны институт вообще было прекратил свою деятельность, но в первой половине тысяча
девятьсот сорок второго года вновь ожил в Сибири. В его прежних помещениях стояли воинские части — то
чьи-то автобаты, то подразделения реактивных минометов, попросту “катюш”, то вдруг въехали сюда склады
военторга. Парк окончательно изуродовали — ископали
щели, завалили банками из-под консервов и старой рухлядью, из которой лезли ржавые пружины и труха,
называемая морской травой.
Когда институт вернулся на Ладу, для сотрудников настала пора сплошных субботников и воскресников,
происходивших в любые дни недели. Об этой поре сотрудники вспоминают и по сей день не без удовольствия.
Это была пора волнующего взлета чувств, знаменовавшего собой переход от войны к мирному труду. Изящные
дамы, надев мужские сапоги и подпоясавшись веревками, охотно таскали носилки с кирпичами; мнительные
мужчины, которые в обычные времена, указывая пальцем на грудь в районе сердца, говаривали: “Шалит”, тут
безропотно орудовали лопатами, чтобы поскорее заровнять уродливые щели и ямы в парке.
Потом правительство отпустило громаднейшую сумму денег для восстановления и реконструкции
института. Развернулось строительство, начались работы по переустройству и оснащению лабораторий,
перепланировали территорию, привели в порядок парк, посадив множество новых деревьев и кустов.
Перед Павлом Петровичем институт предстал уже в виде крупного научно-исследовательского
учреждения, которое располагало всеми средствами для всеобъемлющего изучения природы и обработки
металлов на всех этапах, начиная от выплавки из руды и кончая самыми совершенными методами
электроискрового или анодно-механического резания.
Можно было бы изумляться тем, как великолепно оснащен институт оборудованием, какого отличного
качества это оборудование, Но редко кто изумлялся этим, редко кто выражал восхищение институтскими
материальными богатствами, — разве что директоры в официальных или парадных отчетах.
Удивительно наше общество. Как чуждо ему любование успехами, как не терпит оно этого любования,
как его отвергает! Вот выйдет на трибуну какой-нибудь директор или иной руководитель и начинает хвалиться
делами своего предприятия или учреждения. И то-то хорошо, и это отлично, и выросли-то, и повысили, и
увеличили — идут ослепительные цифры и факты, все великолепно, — а в зале ропот: что, мол, он там
расписывает, кому это надо! Бывает, газеты расшумятся вдруг по поводу успехов того или иного предприятия —
читатели читают и морщатся.
Что это такое — не зависть ли, не досада от того, что сосед тебя обошел? Нет, не зависть, не досада —
любовь к трезвости и деловитости. Всякая шумиха подобна дымовой завесе, которая мешает видеть