Молодость с нами
Шрифт:
стариковское лицо.
Павел Петрович кивнул в ответ.
Потом они поднялись на второй этаж старинного сумрачного здания с очень толстыми стенами, такими
толстыми, что окна в них были подобны крепостным бойницам. Французским ключом Павел Петрович
отомкнул в длинном коридоре одну из фанерных дверей, на которой была табличка: “Главный металлург”. Это
был отцовский кабинет, в нем стояли большой письменный стол, кожаный диван, два глубоких кресла и
несколько стульев
Марсе или лунных кратеров.
Оля села в углу на диван, Павел Петрович сел за стол возле окна. Видимо, сквозь фанерные стены
хорошо были слышны и шаги и звук отодвигаемого кресла, потому что уже через минуту в кабинет один за
другим стали входить люди. Они буднично здоровались с Павлом Петровичем, буднично раскладывали перед
ним бумаги, ведомости, рапортички, ни о чем не расспрашивали, ничего не высказывали; то ли они делали вид,
то ли и в самом деле им так казалось, будто ничего в жизни инженера Колосова не изменилось, будто он и не
отсутствовал пять долгих дней, а вот ушел вчера вечером и сегодня утром вернулся в этот кабинет к привычным
делам и заботам.
Время шло, электрические часы на стене отщелкивали каждую минуту, люди в кабинете сменялись,
звонили телефоны, Павел Петрович разговаривал то с тем, то с другим, куда-то выходил, возвращался. А Оля
все сидела на диване. Отец о ней позабыл. Вот уже полтора часа, как он на нее ни разу не взглянул. У нее по
щекам бежали слезы, сдержать их она не могла, как ни старалась, они текли и текли, стало мокро под
подбородком и очень больно там, где сердце. Может быть, оттого, что она не сняла пальто в таком жарком
помещении. Она принялась было расстегивать крючки, но ее остановили слова Павла Петровича. Павел
Петрович отчетливо и раздраженно говорил в трубку телефона:
— В брак? Все сорок тонн? Этого быть не может! Но вы же знаете, что в эти дни я… у меня… ну ладно,
ладно, хорошо. Разберемся.
Он швырнул трубку на аппарат и постучал кулаком в задребезжавшую стену.
Вошел маленький рыжеватый старичок, у которого не только лицо, но и шея были в густых веснушках;
из-под белых бровей и ресниц смотрели сердитые глаза.
— Константин Константинович! — встретил его Павел Петрович. — Мне только что…
— Я слышал, — перебил старичок. — Увы, Павел Петрович, увы! И нечего тут разбираться, виновники
брака — мы. Морозов что-то такое перемудрил, а тут еще и Уткин…
— Я же сто раз говорил, зачем пускаете к ответственным плавкам всяких недотеп! Я же тысячу раз
предупреждал…
— Извините, — снова перебил старичок. — Вы насчет обратного предупреждали,
Чтобы никаких препятствий экспериментаторам.
Оля видела, как Павел Петрович опустил голову над столом, досадливо потирая лоб ладонью и морщась,
будто у него там, во лбу, сильно болело.
— Ну и что? — спросил он.
— А то: полагаю, перегрели металл в восстановительный период. Избыток водорода. Флокены.
— А марка-то, марка какая? Из инструментальных, что ли?
— Марочка, Павел Петрович… — Старичок настороженно оглянулся на Олю и что-то быстро шепнул в
ухо Павлу Петровичу.
— Какая неприятность! — сказал Павел Петрович.
Оля подумала о нем в эту минуту: “Какой ты странный, отец! Неужели в таком горе для тебя может
существовать еще что-то волнующее и заботящее тебя? Неужели ты способен понимать сейчас какие-то марки,
плавки, флокены? Папа, папа!.. Ведь мы потеряли нашу маму. Папа!..”
Павел Петрович тем временем стал надевать пальто. Старичок тотчас вышел за дверь. Павел Петрович не
успел еще застегнуть пуговицы, а он уже появился вновь в плотной шубе с круглым, очень похожим на
женский, черным воротником, в островерхой высоченной шапке из такого же черного меха; ноги у него прямо с
ботинками были сунуты в валенки, обрезанные наподобие калош.
Оля побоялась одна остаться в пустом кабинете; неизвестно, сколько тут придется сидеть в тоскливом
одиночестве; она вышла вслед за Павлом Петровичем и старичком, которого Павел Петрович называл
Константином Константиновичем, шла позади них по шпалам заводских путей, скользя и спотыкаясь. Отец и
Константин Константинович о чем-то спорили, — Оля не вслушивалась, о чем; она только смутно сознавала,
что между этими людьми согласия нет, и еще в ее памяти возникло далекое воспоминание: Константин
Константинович? Это, кажется, папин заместитель…
Дорогу перегородил давешний плечистый паровозик. Переходя по стрелкам с одного пути на другой, он
толкал своей стариковской грудью две платформы с обломками металла, на которых мелко сверкала в косом
солнце голубоватая изморозь.
Так за паровозиком и прошли сквозь распахнутые настежь ворота в сталелитейный цех.
Павел Петрович и его маленький сердитый заместитель завернули за какие-то глыбы металла и сразу же
исчезли. Оля тоже хотела завернуть за эти глыбы, — навстречу ей, тесня ее в сторону, оттуда медленно
выползла платформа с изложницами. Оля двинулась меж металлических нагромождений угловатых форм, —
над нею резко ударил громкий колокол: мостовой кран нес огромный ковш, над которым плескались языки