Молодость
Шрифт:
— Революция не всеми воспринимается одинаково: у одного она в сердце, у другого — на языке! Кроме явных врагов, у нас имеются враги тайные, с ними еще предстоит борьба.
Орджоникидзе отвернулся, думая о бесчисленных приказах и распоряжениях, составленных с преступной небрежностью и легкомыслием, за которые приходится платить кровью. А Степан вспомнил провокационный налет Енушкевича и резолюцию Троцкого на списке командиров и комиссаров: «Расстрелять!..» Он поведал об этом товарищу Серго, добавив:
— Я не испугался
— Владимир Ильич Ленин учит нас охранять завоевания, — с живостью возразил Орджоникидзе. — Охранять всюду и всегда, не спуская с них глаз! Да, товарищ Жердев, наши завоевания — драгоценные сокровища, которые могут соблазнить даже святого!
— Стало быть, на пути к социализму встретится еще достаточно препятствий?
— Не следует обманывать себя ни в малом, ни в большом. Социализм — желанная идея, взлелеянная возвышенной мечтой пролетариата. Но инженер, начиная возводить здание, отлично представляет его в законченном виде, со всевозможными удобствами, прочностью и красотой. Ведь он строил и раньше, и предшественники инженера строили. А мы приступаем к созданию нового общества впервые в истории. Как же тут обойтись без трудностей, ошибок и помех?
Машина остановилась на деревенской улице. Орджоникидзе и Жердев пошли к избе с часовым у двери. Степан решился спросить о партизанской диверсии на Крутых Обрывах.
— Вы уроженец той местности? — Орджоникидзе взглянул на Жердева, вытирая платком усы.
— Да, товарищ Серго.
— И знаете командира отряда Настю Огрехову? — Это моя жена.
Степан услышал в темноте вздох члена Военного совета. Затем доверительный голос раздался возле самого уха:
— Геройский подвиг ваших земляков трудно переоценить. Однако нам нужно торопиться, чтобы прийти к ним на выручку.
— Они несут большие потери?
— Не скрою, потери есть. Хотя они уклоняются от прямого столкновения с противником, их вылазки на железную дорогу и помехи восстановлению моста не обходятся без жертв. В последней операции белым удалось окружить партизанского пулеметчика, совершенного калеку, которому не на чем было ходить…
— Это Гранкин, — догадался Степан. — Что же с ним стало?
— Он успешно отстреливался, пока имелись патроны. Поворачивал пулемет и бил наверняка. Много врагов положил. А ночью товарищи выкрали его труп. Он казался обугленным от штыковых ран и зверского глумления… В общем, товарищ Жердев, нужно торопиться!
Глава сорок седьмая
Ефим, чуть не попавший с корниловцами в оперативный мешок, мчался на юг. Теперь он был уверен в неминуемом поражении белых и, сидя на дрожках, гнал вороного рысака по скользкой от гололедицы дороге. Четыре конных
Ветер сек лицо снежной крупой, выл и крутился на серых полях. Где-то позади мощным артиллерийским гулом вздыхало брошенное пространство, иногда доносился хлопотливый стук пулемета и чудились в туманной пелене торжествующие крики наступающих красных цепей.
«Партизаны… С ними не справился корниловский бронепоезд! А полковник Гагарин хочет, чтобы я усмирил», — издевался над поручением своего далекого начальства сын Бритяка.
Он твердо решил не ввязываться в драку. Хватит геройства! Надо уносить голову, пока цела!
— Эх, зажгу к чертовой матери усадьбу и — в Крым!
Однако успокоиться Ефим не мог. Гагарин хотел уничтожить родовое имение, чтобы не досталось большевикам. А он?.. Неужели он последний из людей, дурак? Нет, теперь Ефим не промажет, как летом в Гагаринской роще! Не будет у Степана счастливой встречи после войны!
Ветер крепчал. Сверху обрушились снеговые тучи, забушевал вокруг ураган. Ефим наскакивал на обозы, удиравшие из Орла с награбленным добром, скрипел зубами, хлестал кнутом зазевавшихся возниц.
Чем ближе подъезжал он к родным местам, тем сильнее овладевали им неуверенность и тревога. Он знал, что здесь он ни у кого не встретит сочувствия и поддержки.
С большака Ефим свернул на старый жердевский проселок и погнал еще быстрей.
Вот и лесной буерак — начало Гагаринской рощи. Эх, перепрячь бы рысака в санки! Кончилась колесная езда.
— Впрочем, на юге тепло… Надо скорее в Крым, за укрепления белых!
Проезжая рощей, Ефим услышал в стороне Мягкого колодца выстрелы.
«И тут палят! — удивился Ефим. — Кому надо в такой глуши порох тратить?»
Он помчался в гору, к усадьбе.
Навстречу ему из кленовой аллеи показался всадник, увешанный узлами. Поравнявшись с ним, Ефим узнал агронома Витковского, который спешил покинуть имение.
— Не поджег? — крикнул Ефим, издеваясь над трусостью гагаринского управляющего.
Витковский не сразу собрался с духом, чтобы ответить.
— Разве усидишь? С утра идет перепалка…
— Кто там дерется? — и Ефим натянул вожжи, сдерживая рысака.
— Казаки приехали ко мне за овсом… Человек тридцать. А партизаны и навались!
— Наши жердевские?
— Кто их разберет… Первым же залпом свалили пятерых казаков! Многих коней перебили! Спасибо, другой отряд подоспел — не выскочить бы и мне живому! Вон у них идет потасовка! — Витковский указал в сторону Мягкого колодца и, ударив по лошади арапником, исчез со своими узлами в снежном круговороте.
Ефим повернул на выстрелы. Он делал это, не отдавая себе отчета. Забыл о Крыме, о дорожных опасениях. Спешил на место, откуда доносились громкие голоса команды и топот казачьих коней.