Молодость
Шрифт:
— Эй, товарищ, — окликнул Степан шофера, — где комбриг?
Шофер вылез из-под машины, пунцовый от натуги, растерянный и злой. Взглянул на всадника и вдруг подбежал, взволнованно схватился за стремя:
— Степан Тимофеевич! Беда… кадеты настигают! Это был Найденов. Узнав Жердева, он вспомнил прошлогодний разгром клепиковских банд, вспомнил об известных всему фронту смелости и бесстрашии комиссара и невольно почувствовал душевную опору.
— Прорвались… дуряком ломят, — говорил Найденов, указывая на большую колонну дроздовцев, которая двигалась по шоссе, даже не разворачиваясь в боевой порядок. —
До сих пор Степан не представлял себе ни этой гнетущей картины отступления, ни своих конкретных возможностей. Но теперь, при виде жалких, изломанных цепей советской бригады и гибели общего дела, в нем поднялась еще неведомая, страшная воля остановить катастрофу. Остановить любыми средствами, любой ценой!
— Давай-ка знамя! — сказал он, быстрым взором окидывая фронт и принимая какое-то необычайное решение.
— Знамя? — не понял шофер, глядя в лицо Жердева, освещенное пламенем гнева и презрения к врагу.
— Скорей! Да сними чехол! Вот так… Ну, давай сюда!
Степан зажал в руке гладкое коричневое древко и пришпорил коня. Алый шелк с золотыми буквами и кистями размахнулся на ветру, искрясь и рдея. Цепи бойцов тотчас заметили его, гул оживления пронесся из края в край. Люди поворачивались и следили за всадником глазами, полными недоумения и пробужденного восторга… Но куда он мчится? Чего он хочет, этот сказочно-храбрый и одинокий витязь, устремив коня прямо на город?
Поравнявшись с пехотинцами, Степан встал на стременах, закружил над головой огненно-ярким полотнищем.
— Ни шагу назад! Там — позор и смерть! — крикнул комиссар, мгновенно подчинив собственной власти всю многоликую рать. — За нашу свободу, за Советскую республику… к штыковому бою—готовсь! Не робеть, ребята! Держать равнение! Впереед!
И, обнажив шашку, наклоняя знамя против ветра, он поскакал навстречу дроздовцам.
Красная пехота замерла, колыхнулась и, точно буря, грозная и могучая, понеслась следом по равнине. Колонна противника начала торопливо разворачиваться вправо и влево, однако было уже поздно — внезапная контратака захватила ее врасплох. Все застонало, задымилось кинжально-близкой пальбой. Еще недавно унылые, обезволенные поражением, советские воины бросились врукопашную. Граната, пуля, штык — не знали промаха и пощады.
На кромских огородах Степан угодил под пулеметную очередь. Конь его упал… Трепетно мелькнув, утонуло знамя в море атакующих.
— Эх, комиссар — бедовая голова… неужто, убили? — испуганно воскликнул Найденов, забираясь на радиатор машины, чтобы лучше видеть место стычки.
Но в это время алый шелк взвился и поплыл, сверкая, поверх людей. Степан шел плечо к плечу с бойцами геройской бригады.
Дроздовские батальоны, не выдержав сокрушительного удара, побежали на флангах. Однако в городе бой кипел повсюду: на улицах и пустырях, во дворах и палисадниках. Оконное стекло со звоном летело на булыжную мостовую. Никто не убирал трупы убитых и не оказывал помощи раненым — санитары дрались вместе с пехотинцами.
Ярость сражения заставила Деникина спешно вводить в действие части мобилизованных солдат, подтягивать новые орудия и выгруженные с иностранных пароходов танки. Чтобы отвлечь внимание советских стратегов от Кром, он приказал генералу
Все эти трезвые и расчетливые мероприятия не замедлили сказаться на главном направлении — у Кром. Хотя красным удалось вытеснить дроздовцев из города, развить успех наступления советская пехота не смогла. А белые за рекой Кромы перестроились, получили в подкрепление Первый Курский и Малоархангельский полки, укомплектованные новобранцами, и с рассветом следующего дня предприняли всеобщую атаку.
Степан чувствовал, что настал самый грозный, решающий этап битвы. В небе кружились, кидая бомбы, самолеты. Гремели без отдыха батареи, содрогалась окоченевшая земля. В знобящей синеве ледяного тумана несметными роями звенели пули. Черные от ужаса и крови, потеряв способность мыслить, солдаты и офицеры лезли на штыки. Смерть, царившая повсюду, ослепила их, и не было выхода из гибельного тупика.
В полдень с правого фланга Ударной группы подоспели червонные казаки Безбородко. Ломая вражеские цепи, они заняли три деревни и повернули возле Красной Рощи в тыл «дроздам». Однако из-за плохой связи командование упустило возможность использовать столь выгодное положение, и дроздовцы, выдвинув против конников заслон, нанесли им серьезные потери.
Ярость сражения достигла наивысшего предела. Взрывались от перекала пушки, плавился свинец в пулеметных стволах, и обезумевшие люди неистово кромсали друг друга. Рушились древние кромские стены трауром ложились на месте домов жуткие пепелища. Порыжела вода в колодцах, зачахла и померкла при рождении вечерняя заря.
В сумеречном чаду красноармейские подразделения обнаружили, что неприятель берет их в клещи, и оставили город, трижды растоптанный врагом.
Степан обходил в пустом, ветреном поле реденькую цепь бойцов. Разъяснял обстановку, стараясь вселить в усталую, зачерствелую душу человека бодрость и надежду. Нет, не победа досталась Деникину, а начало жестокого и заслуженного конца. Недаром притихли свалившись на обугленной окраине, белогвардейские полки. Не о Москве мечтают они теперь, измотанные и придавленные тяжестью судьбы, — о несбыточном спасении из этого ада…
Степан заметил в стороне черную бурку кавалериста сидящего на каком-то предмете. Кавалерист ругался, поминая и Деникина, и его усопших родителей.
— Бисозы куркуляки! Якого коня замордовалы… — доносился до слуха Степана знакомый голос. — Це ж вин от кубанской степуги мени служил верой и правдой!.
Га! Мало крестил я вас, скаженних, шаблюкой! Зарубайти соби на носу…
Что именно должны белые зарубить у себя на носу, никто не узнал, так как раздраженный кавалерист повернул лицо к Степану и вдруг вскочил на ноги.
— Жердев… кориш, золотое серденько… жив! — удивленно и радостно пробасил Безбородко, забыв свои огорчения. Он кинулся на шею комиссару, обдал его щеки жарким дыханием, крепким запахом лошадиного пота и влажной изморозью с прокуренных усов. — Не бачил тысячу годин твои ясны очи!
Пожимая руку казака, Степан сказал:
— А я видел тебя, Макар…
— Ну? Зараз при деле чи раньше?
— Возле станции Кшень… Ты выбирался с алатырцами из окружения.
Безбородко обиделся.
— Бачил и не покликал мине, Степан Тимофеевич?