Молодость
Шрифт:
Ветер гнал снежную поземку через рельсы подъездных путей, студено-сизыми вихрями кружился перед станционными постройками и воинскими эшелонами. Он торопливо кидал охапки веселой пороши, укрывая следы недавнего боя и превращая фигуры пехотинцев, запрудивших узкую проселочную дорогу, в белокаменных великанов.
Там, где лежали трупы корниловцев, теперь вырастали пышные, сахарно-чистые сугробы. Орудийный гул и ружейная пальба смолкли в отдалении, и, казалось, сама природа спешила вернуть орловским просторам их русское величие и красоту.
Степан,
— Скорей, комбат! — крикнул Степан пробегавшему вдоль обоза Терехову, — Сажай людей на повозки — и вперед! Надо висеть у кадетов за плечами, не давать передышки.
Повернув худое, обветренное лицо к Жердеву и не замедляя шага, Терехов ответил сорванным в атаке голосом:
— Ничего… Не уйдут!
И вскочил на переднюю тачанку, махнул рукой:
— Сади-и-сь!
Повозки двинулись. Красноармейцы прыгали на ходу, занимая их одну за другой. Они проносились мимо комиссара, встречая его твердый взгляд, и губы бойцов плотнее сжимались, а руки щелкали затворами винтовок, досылая патроны.
Поймав носком сапога стремя, Степан поднялся в седло.
— Братка! — долетел с дороги звонкий мальчишеский голос, и Николка, выпрыгнув из пулеметной тачанки, подбежал к всаднику.
— Тебе чего? — спросил Степан, глядя на младшего братишку и нехотя отвлекаясь от своих сосредоточенно-строгих мыслей.
Николка остановился в двух шагах, переводя дух и с гордостью рассматривая Степана, так красиво и просто носившего и эту серую шинель, и высокую барашковую папаху, и ремни, и оружие, и черный бинокль на груди. Шмыгнув носом, он протянул записную книжку с золотыми буквами на кожаном переплете.
— Вот… поднял около убитого полковника, — вытягивая тонкую шею, говорил паренек.
Степан нахмурился, прочитав:
«Серафим Платонович Гагарин».
Надо ценить каждую минуту, а тут задерживаешься черт знает из-за чего! И Степан уже хотел отшвырнуть книжку, прочь, однако Николка шагнул ближе, взял коня за повод и, сузив упрямые глаза, произнес:
— Разное, понимаешь, написано… про нашу коммуну, про Ефимку Бритяка!
— Про Ефимку? — наклонившись с седла, Степан притянул к себе мальчишку. — Думаешь, он здесь?
— А чего думать? У Гагарина в полку был до последнего времени. Я только одно место успел в этой книжке прочесть, — добавил Николка.
И, выпустив повод, побежал к тачанке. Степан быстро скользнул глазами по свежим записям Гагарина и убедился в правоте Николкиных слов.
Гагарин вел краткий дневник:
«У Ефима должны быть личные враги в числе ком мунаров. Надо разжечь его злобу против этой «Зари», дать в помощь нескольких солдат, и пусть он организует облаву…»
Степан выпрямился в седле и огрел плетью коня. Летел в туче снежной пыли, обгоняя тереховский батальон. Взгляд
Не там ли Ефим Бритяк?
Мысль эта давила мозг, оставаясь без ответа.
В степи бешено гулял ветер. Он обдирал лицо и руки холодом, слепил глаза колючей заметью. Но Степан чувствовал только боль в сердце, разгоравшуюся сильней.
Глава пятьдесят первая
Придерживая беспомощную, потерявшую сознание Настю и нахлестывая вожжами рысака, Ефим выскочил на большак, ведущий к уездному городу.
Еще издали увидел он темный обоз, движущийся без начала и конца, услышал несмолкаемый шум и скрежет, и вскоре очутился среди отступающих войск, артиллерийских запряжек и вещевых подвод. Толпою шла пехота, утратившая боевой дух и гордый вид завоевателей. Ее перегоняли мариупольские гусары, у которых от былого щегольства остались лишь золоченые кокарды на обветшалых голенищах. С шашками наголо пробивался в живом потоке знаменный взвод корниловцев. Он спешно увозил свою черную хоругвь — сподвижницу «ледового похода» — подальше от фронта.
А вперемешку с военными бежали городские чиновники и деревенские старосты, нагрузив воза домашним скарбом, хлебом, свининой. Бежали управляющие имениями, члены союзных миссий и спекулянты, жиреющие на перепродаже дешевого русского зерна.
Над всем этим скопищем людей и животных висела, не унимаясь ни на минуту, злобная ругань, превозношение собственных чинов и заслуг, звуки хлыстов и треск ненадежной сбруи.
Из отдельных слов и замечаний солдат и офицеров Ефим понял, что конница Буденного разгромила у Воронежа и Касторной прославленные корпуса Мамонтова и Шкуро, а теперь двинулась на Курск, отрезая всю Добровольческую армию.
«Сани… обязательно достать сани!» — твердил про себя Ефим, трясясь на дрожках.
Поток белых захлестнул встречную деревню. Прожорливые кони облепили крестьянские стога сена и немолоченные хлебные одонья. Белогвардейцы, оттолкнув баб от загнеток, сами ворошили ухватами в печах и наскоро проглатывали хозяйский обед.
Поравнявшись с крайними избами, Ефим оглянул запорошенные снегом соломенные крыши и высокие журавли колодцев.
«Да ведь это Жердевка!» — удивился он, словно никогда и не думал найти ее на прежнем месте.
Завернув к дядиным воротам, Ефим остановил рысака. Четыре его солдата, не слезая с потных лошадей, хмуро наблюдали, как он понес в открытые сени раненую партизанку. Поведение унтера все больше вызывало у них досаду и отчуждение. Пошептавшись, они дружно взмахнули нагайками и ускакали прочь.
— Никак племянничек? — Вася Пятиалтынный встретил Ефима на пороге избы. — Эх, ерша вам в глотку, не удержались! Побегли от коммунистов… Где Настьку-то разыскал?
— У Мягкого колодца…
— Ага, слыхали про ту драчку. Ты, стало быть, с казаками бедовал?