Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества
Шрифт:
Кьеркегор представляет собой то обновление религии, которое характерно для иррационалистической философии жизни, для направления, которое в Германии появилось уже в иенский период Гегеля и представлено работой Шлейермахера "Речи о религии", подвергнутой Гегелем острой критике в ходе его борьбы с субъективным идеализмом. Это направление имело субъективно-идеалистическую, агностическую основу; оно видело, что прежние формы религии несоединимы с содержанием и методами современной науки, и желало поэтому ограничить религию сферой субъективности и укоренить ее в том, в чем она может обладать субъективностью как изначальной и неуничтожимой формой проявления человеческой субъективности, т. е., согласно взглядам Шлейермахера и Кьеркегора, человеческой жизни вообще, устойчивой жизни. Они считали, что можно объединить их мистико-иррационалистическую позицию с субъективистскими элементами протестантской теологии. Их современные последователи — от Зиммеля до Хайдеггера — отказываются от такого
Гегелевская форма идеалистического обновления религии, превращения идеалистической философии в религию и теологию имеет совершенно иной характер и иное происхождение. Она является, как мы уже видели, объективистской; она не стоит в отношении противоположности к познанию объективной действительности, наоборот, ценность религии, по Гегелю, состоит именно в том, что в ней должны найти свое выражение высшие, объективные категории диалектики, правда, в неадекватной форме, что она представляет собой предпоследнюю ступень в адекватном познании объективной действительности.
Эта противоположная тенденция в философских замыслах прямо соответствует различию в их происхождении. Обновление религии на основе концепций Шлейермахера и Кьеркегора является по своему существу современным направлением, хотя оно перенимает многие элементы мысли как от более ранних, так и от таких философов жизни и иррационалистов, как, например, Якоби. (На родство между Якоби и Шлейермахером Гегель указал уже в работе "Вера и знание".) Оно становится тем самым непосредственным предшественником тех иррационалистических направлений, которые нашли свое окончательное выражение в фашистской "теории мифов". Философия религии Гегеля, напротив, является последним философским выражением немецкого Просвещения.
Наше исследование показало, что там, где Гегель был действительно великим мыслителем, пролагающим новые пути, он был независим от общей линии развития Германии. Мы уже видели, что при всех неизбежных точках соприкосновения со своими немецкими предшественниками он постоянно выходит за границы кантовской постановки вопроса и кантонского решения проблем и именно этим отличается от Фихте и Шеллинга, которые па протяжении всей своей жизни оставались в рамках этих границ. Однако там, где идеологические следствия, вытекавшие из общественного бытия тогдашней Германии, обнаруживались как ограниченность гегелевского мышления, Гегель вновь становился последователем кантовской философии. Это принимало иногда, как, например, в философии религии, даже, трагикомические формы. Напомним, сколь отрицательно и язвительно относился молодой Гегель к кантонской попытке обновления религии как сферы осуществления постулатов "практического разума". В своей же философии религии он лишь воспроизводит методологически — само собой разумеется, на более высоком уровне, на основе объективного идеализма — кантовскую форму спасения религии.
Методологическое родство между Гегелем и Кантом заключается в том, что и у того и у другого идеалистическая философия не в состоянии мысленно освоить диалектику объективной действительности. Эта неспособность, которая вытекает из общественных отношений в Германии, и получает свое философское выражение в идеализме, лишь сглаживается и скрывается построением системы. У Канта — тем, что агностическое отрицание познаваемости вещей-в-себе дополняется абсолютностью моральных заповедей "практического разума", и религия разума образует лишь псевдообъективную, вымышленную область выполнения этих постулатов: Кант выдумывает сферу религии для того, чтобы дать своим моральным постулатам опору в действительности. Гегель преодолел этот дуализм как в гносеологической области (познаваемость вещей-в-себе), так и во взаимоотношениях теории и практики (труда и телеологии). Но вместе с этим проблема высшей формы объективности его диалектических категорий еще долгое время не находила решения. Само собой разумеется, он не мог найти в действительности принцип своего "примирения", реального превращения субстанции в субъект, освоения "отчуждения" (die EntauBerung), снятия всей предметности в тождестве субъекта и объекта. Развитие религии вновь мистифицируется Гегелем и предстает как псевдодействительность и псевдообъективность, подобно кантовской псевдообъективности, это область исторического развития, развития человеческого сознания, в котором категории гегелевской диалектики представляются существующими в качестве моментов движения самой действительности.
В немецком Просвещении борьба с религией никогда не принимала ту решительную и радикальную форму, которая была характерна для английского и французского Просвещения. Из-за отсталости Германии немецкое Просвещение всегда ориентировалось на примирение религии
Раздвоенность и двусмысленность гегелевской философии религии есть, следовательно, общее явление для всего немецкого Просвещения. И поэтому неудивительно, что она может быть господствующим направлением столь долго, сколь долго экономическое развитие не приводит к углублению реальных, внутренних, классовых противоречий. В 40-е годы, когда борьба за подготовку буржуазной революции вступила в острую стадию, гегелевская философия религии должна была утратить свою руководящую и опосредствующую роль, которую она играла, с одной стороны, в беспрерывной борьбе с материализмом и с романтическим иррационализмом — с другой. Не случайно, что разложение гегелевской школы началось с вопроса о религии и привело, с одной стороны, к реакционному окостенению, а с другой стороны, к материалистической критике гегелевской философии религии Фейербахом. Не случаен также и тот факт, что приглашение Шеллинга в Берлин (1841) означало крах трактовки гегелевской философии как официальной философии Прусского государства.
Именно с этого периода гегелевская философия религии не играет никакой существенной идеологической роли. Она была полностью отброшена историей. Правда, не только в том смысле, что развитие прогрессивной немецкой идеологии превзошло
ее но и в том, что религиозные реакционные течения не могут более найти какую-либо точку соприкосновения с действительной философией религии Гегеля. Естественно, неогегельянство пытается присоединиться именно к его философии религии. Но оно может перекинуть мост к современности, лишь фальсифицируя взгляды Гегеля. Эти искажения весьма различны, однако осуществляются они на таком философском уровне, что всякие споры с ними не имеют смысла. Мы уже привели весьма яркий пример интерпретации Гегеля в духе иррационализма Кьеркегором и Хайдеггером. Трактовка Кронером Гегеля как "величайшего иррационалиста" является только эклектическим вариантом подобного крайнего истолкования, крайней модернизаторской фальсификации Гегеля, приспособления его к общей фашизации немецкой философии. И не имеет смысла обсуждать "теорию" Лассона о протестантской религиозности Гегеля, выступающей как якобы основная непрерывная линия развития гегелевского мышления от его бернских фрагментов до последних работ. Эта "теория" находится в явном противоречии со всеми фактами разлития гегелевского мышления в любой период его жизни.
Отмеченное выше методологическое родство между философией религии Канта и Гегеля, объясняемое слабостями и ограниченностями немецкого Просвещения, конечно, не означает их тождества. Мы уже подчеркивали различия между ними при обосновании родства их ориентации. Эти различия показывают, что в этой области у Гегеля существует гораздо большая двусмысленность, чем у Канта. Философия религии Канта при всех условиях является философией просветительского деизма.
Философия Гегеля — вопреки всем его протестам — содержит значительный пантеистический момент. Громадное влияние Спинозы на мышление немецких просветителей XVIII столетия, в частности на Лессинга, Гердера и молодого Гете, вызвало к жизни в Германии пантеистическое направление, при котором у различных мыслителей имеются различные материалистические элементы. Пантеизм дал немецким идеалистам возможность научного объяснения объективной действительности, природы и общества, как действительности, управляемой собственными, имманентными законами, решительно отрицать существование потусторонней действительности и при этом строить абстрактные концепции, идеалистические принципы которых получают свое необходимое философское завершение в боге. Сам Гегель всегда с раздражением выступал против того, чтобы его считали пантеистом, хотя мы уже видели в его критике религии в "Феноменологии", что он принимает религию за неадекватную форму проявления духа потому, что в ней диалектические формы не проявляются в качестве законов движения сущности мира, тождества субъекта и объекта, а обладают в себе еще формой потусторонности, соответствующей представлению.
Двусмысленность в решении им религиозных вопросов обнаруживается и в том, что он не хочет видеть, что эта потусторонность как раз и составляет сущность религии, что он, следовательно, стремится одновременно преодолеть и сохранить религию, что его бог в той мере, в какой он осуществляет гегелевские требования, перестает быть богом в теолого-религиозном смысле.
Шопенгауэр остроумно сказал о пантеизме, что он является учтивой формой атеизма, учтивой формой исключения бога из мира. Непреодолеваемая двусмысленность классического немецкого идеализма, и особенно у Гегеля, состоит в том, что он пытается соединить несоединимое, что, отрицая творение мира богом и его развитие благодаря богу, он, однако, пытается философски спасти связанные с этим религиозные представления.