Молодой, значит злой
Шрифт:
А ещё Эшли не нужны отношения, и секс переоценён, да-да-да, все эти модные нынче у молодёжи установки. Ещё любви нет, это всё биохимия мозга, болезнь и помутнение сознания, через три года тебе самому вспоминать будет стрёмно всю эту чистую и искреннюю.
Эш садится на заправленную кровать, только сейчас понимая, что всё это время играло что-то странное из маминой коллекции того, что даже Арчи слушает с трудом, и то больше из солидарности, чем интереса.
У Эшли не вышло бы. На их месте плееры бы полетели в мусорное ведро,
Надо бы включить свет, да лень, и уже с минуту на минуту будет рассвет на сером пасмурном небе, который никто так и не увидит, всего лишь станет на пару тонов светлее.
Главное, чтобы не пошёл дождь, подводка у него не водостойкая, хреновая была идея на ней сэкономить.
Когда снова музыка замолкает, голову занимают мысли – Эшли снова в той комнате.
Ослабевшие руки не слушаются, и револьвер, похожий больше на детскую игрушку, он не больше ладони, дулом прижат под подбородком – вот что он видит.
Это всё тот же – этот чувак выглядит на самом деле ужасно, как и в прошлый раз, но сейчас картинка стала ярче.
Эшли может разглядеть, даже какой в этой комнате линолеум – бежевый, с оттенками рыжего и с геометрическим узором, похожим на тот, что был в комнате его родителей, пока те его не поменяли в прошлом году.
Видение это никак не мешает пить кофе, чашка горячая слишком, и приходится держать её осторожно, чтобы не обжечься.
Так, следующим же видит разбросанные на полу вещи – портсигар, доллары, какие-то тряпки.
Это помутнение сознания не может не настораживать, но пока выводы делать рано, самое разумное сейчас – наблюдать. И только в том случае, если не справится, просить помощи у родителей. Хотя кого обманывает?
Найдёт психиатра потолковей и скажет только тогда, когда диагноз поставят.
Скорее всего, это попросту подростковая блажь и крыша протекает от зубрёжки – прошлую ночь было не до сна, все ночь корпения над учебниками, чтобы следующий месяц пинать балду.
– Эй, в школу опоздаешь, просыпайся, имбецил!
– Невежливо так разговаривать со старшими.
– Больно у тебя настроение хорошее, ещё и слушаешь голимую попсу, пи… др.
Эшли горестно вздыхает, вернее, делает вид, и тут же встаёт с кровати, а пока идёт в ванную глаза красить и посмотреть под хорошим светом, продержится ли лак ещё один денёк или стереть его к херам.
Интересно, Тому бы понравилось?
Он бы точно оценил, как Эшли охрененно, если не сказать охуенно, не материться – как-то беспонтово это, он же не гопарь какой и не брат, вышел уже из возраста, когда кроешь нецензурною бранью всех подряд, чтобы казаться крутым…
Охрененно выглядит с чёрным глянцем на ногтях и чёрным карандашом, а самое главное, он Тома понимает лучше всех этих стервозных родивших вокалисток.
Думает так, конечно, в шутку, это всё несерьёзно, забавный прикол для тех, чей ай-кью выше скромной отметки в «кое-как набрал девяносто, но ничего, зато мне
Глава 3
Если быть до конца честным, в последнее время чувствует какую-то апатию: ни тесты, сданные на сто баллов, ни универ, в котором его готовы с руками оторвать, только бы он учился у них, ни лучшая подруга, исправно пишущая ему каждый день, и видно по ней, что на Эшли ей не наплевать, не из вежливости спрашивает, как дела, – всё это перестало радовать, чувствует себя как кот, которому отрезали яйца.
Ничего уже не радует.
А тут подоспела такая забавная приколюха – сыграть во влюблённую фанатку и её влажные сны о том, как она не просто девушка кумира – она его жена, любимая и единственная, ну, забавно же.
Вот Эшли и ухмыляется в зеркало, смывая пену и почистив зубы, придирчиво осматривает свои ногти и делает вывод, что ещё один день выдержат, а после школы уже можно перекрасить.
С карандашом, правда, вышло не очень – новый, к нему нужно привыкнуть, но никто, кроме него самого, этого не заметит: что для Эшли слишком небрежно, то для других «вау, какая ровная и тонкая линия, да я у мамки визажист!».
Брат, конечно, уже тарабанит вовсю, того и гляди защёлку с мясом выдерет, такой маленький – и столько злости!
Только вот безобиднее котёнка, невесело усмехается в зеркало.
Эшли надо ещё пять минут – и перестать корчить рожи в зеркало.
Благо у них туалет и ванная раздельные, иначе бы он точно чокнулся и без Тома, за это время как раз удовлетворяется, что подводка выглядит нормально, выходит, не обращая внимания на раздражённый взгляд брата.
Следующим делом Эшли, разумеется, пишет ей «с добрым утром», благо у них совпадают часовые пояса.
«Доброго, Эш», – и смайлик ставит, знает же, как это раздражает, даже театрально кривится, мысленно, разумеется, пока ковыряется в яичнице.
«Как у тебя дела, что новенького? Уже купил гитару, чтобы как Том быть?»
По спине пробежал неприятный холодок, и кусок не лезет в горло.
Конечно же, в этом нет никакой мистики, и мысли она читать не умеет, попросту Томаса она считает своей любимой «булочкой с корицей» – Эшли её так и не может отучить от этого ужасного тамблеровского диалекта и профдеформации от сидения в «Твиттере», – и знает прекрасно, как это его раздражает, и нарочно продолжает. Это Эшли в ней и нравится.
Они болтают о чём-то отвлечённом, невразумительном, перескакивая с темы на тему, но останавливаются на самой благодатной – чо вообще делать, когда получишь аттестат? Всмс собирать вещи и съезжать? Вот прям реально? На самом деле? А ещё тебе уже 18??? Каково быть таким старым, а?
Ей отвечает что-то невразумительное, по смыслу – «ну, норм».
А на самом деле Эшли думает только о том, как бы ей сказать, что двенадцатый из ста самых лучших гитаристов всех времён и народов ему тоже стал небезразличен. Конечно, посвящать её в подробности «с видениями, но как бы не совсем» ещё рановато, пока он сам в этом не разобрался до конца.