Молоко волчицы
Шрифт:
В городском холодильнике хранились тысячи тонн продуктов.
Вышедшая из тюрем шпана и нечисть, катившаяся перед валом немецкой армии грязной пеной, кинулась в морозильные камеры. Выкатывали трехпудовые бочонки сливочного масла, тащили мешки с рисом, мукой, сахаром, Выносили длинных, как лодки, осетров, балык, икру в сияющих банках, тюки лаврового листа, ящики чая, бараньи и говяжьи туши. По свиному салу ходили. Шоколад хрустел под ногами.
Уже перед войной хлеб был внатруску, за год войны наголодались, а тут стихия толпы — все берут, отставать нельзя. И нельзя оставлять врагу! Престарелая бабуся тянет чувал с сахарным
На маслозаводе отвернули краны стотонных баков — потекло подсолнечное масло в бидоны, канистры, ведра, фляги, в реку. В винных погребах ходили-плавали по пояс в вине — кое-кто и утонул. Были жертвы в цистернах с патокой — оступились с лесенки, вытаскивать их некогда, надо успеть зачерпнуть таз или ведро и бежать дальше. Гибли в магазинах, на мельницах, элеваторах.
Ни убивать, ни грабить не было смысла. Но потешиться можно. На консервном или молочном заводе невообразимая давка. Вдруг выстрел и крик «Взрывают!». Бедный народ взвоет, плеснется железной волной плеч, грудей и животов к дверям, притолока хрустит, а выйти ни один не может.
Партизаны закапывали НЗ. Мария Есаулова таскала, чтобы кормить раненых бойцов. В госпиталях осталось много лежачих, в гипсе. Эвакуировать их не успели — столь стремительно прорвались немцы через Ростов, ворота Северного Кавказа. Врачи продолжали их лечить, но надо и кормить. Жители разобрали раненых по домам. Мария привезла троих безнадежных. Вместе с ранеными разобрали имущество госпиталей.
Август был жаркий, продукты портились, люди страдали животами. Страшно подорожали соль и лед. За мешок соли давали пять мешков сахара. Во дворах запылали летние печи — топят масло, пекут пироги с убоиной, коптят и вялят рыбу.
Ловили бродячий скот, рыли колхозную картошку, обносили сады, дальновидные хозяева обзаводились конями, быками, телегами и плугами. Потом открыли новую жилу. Дорога, по которой отступали беженцы, крута и камениста. Вещи беженцы бросали. По мере подъема в горы можно проследить последовательность, с которой люди расставались с вещами, безжалостно распятыми на раскаленной дороге. Ванны, сундуки, кровати, диваны. Дальше швейные машины, стулья, утюги, шубы. Выше — книги, картины, фотоальбомы, безделушки. Попадались сломанные костыли, гипсовые и бинтовые повязки, черные от гноя и крови.
Фоля Есаулова в эти дни измоталась — везде поспеть надо! Рабочие совхоза технику испортили, попрятали важные гайки-винтики, а скот и корма разобрали. Пригнала и Фоля три коровы, штук двадцать овец, смоталась в город — принесла «сюрвиз» чайный и мешок таранки.
От красавицы казачки осталась высохшая, костлявая женщина, измученная трудами и горем. Волосы побелели, проредились, лицо стало скупым на улыбку. Прожила вдовой при живом муже. Жила редкими письмами, посылками Спиридону, лепилась к богу. Потом, когда Спиридон пропал совсем, еще одного бога выкормила, в сундуке — золотого, чулок с деньгами, ему и молилась.
Полюбовавшись
— Обедать пора, бабка!
Гукнуло в голове Фоли, кони, сарай, горы перевернулись в глазах, пошла вперед, а получилось вбок. Муж к ней, а она от него, боком, боком…
— Спиря… Спиридон Васильевич…
— Чего ты, Фоля? — Спиридон вроде не понимает.
— Долго как! — прорвалось с рыданиями.
— Долго? Чуток задержался, верно, а к сроку не опоздал — вот он!
Фоля прижалась к колючему, небритому лицу, ноги не держали — сползла наземь, обнимая колени мужа, начала голосить.
Всхлипнул и Спиридон: из горючих причитаний жены понял — сын Васька убит под Москвой, а сноха гуляет с лейтенантами. Сына он представлял подростком. Детьми оставил и Сашку, что учился сейчас в бронетанковой спецшколе на Урале, и Ленку, которая прибежала на крик матери и вплела свой голос в причитания.
Вдоволь наголосившись, бабы начали стряпать — отца кормить. Отец дергал носом, с наигранным интересом осматривал подворье, игрался с внучатами — у Василия были уже дети. Елена крепкая, румяная, приземистая, как капуста.
Отметил: картошку Фоля чистит, выбирая самую дрянную, а похвасталась, что ожидается картошки у нее пудов триста. Сало принесла брюшное, которое обычно перетапливают на смалец, а кадка хорошего сала забита в подвале. Ублажала золотобрюхого бога. Рубила в лесу запретный бук и ясень, носила на себе продавать в станицу. Молоко ела только в гостях, свое продавала, все гондобила. Она и со снохой не ужилась потому, что сноха хотела жить на широкую ногу, сливки попивать — «а то чего же!». Любила Фоля крепкий чай, но кипяток заваривала вишневым листом. Дети пристыдили ее, рассказывала Елена, она купила фунтовую пачку крымского чая, но пачка та сохраняется в сундуке — найдут эту пачку лет через двадцать, после смерти Фоли. Богомольная до самоистязания, она не пропускала ни больших, ни малых служб в станице, а идти пешей. Вещи, привезенные Спиридоном, отрезы материи, костюмы, платья пересмотрела, замкнула в сундуке, повесила ключик на гайтане рядом с нательным крестом. А смолоду укоряла свекруху за скупость. Позарастали стежки-дорожки.
Велик бог собственности, бог своего живота. Глядя на жену, Спиридон припоминает забавные и страшные станичные истории. Приходит к нотариусу с гостинцем проситель, просит узаконить его наследником своего дяди. Нотариус спрашивает, когда дядя преставился? А дядя, оказалось, всего лишь приболел. Или вот: передали сыну, что его отец при смерти, надо проститься. Сын наследник заторопился. Отец сидел в хате и хлебал ложкой молоко. «Э, да он еще исть! Только обувку зря бил!» — буркнул сын и зашагал восвояси.
Пока поспевал обед, Спиридон рассматривал фотографии убитого сына: школьную, четвертый класс, свадебную — Василий рядом с дородной женой, и самую дорогую — эскадрон, где сын держит знамя. Сохранились и фотографии Спиридона — с великим князем, с красным маршалом, — Елена отыскала у родных. Мать и дочь рассказывали о станичных новостях. Для него новостей накопилось много, по всему видно, стал он чужим. От хозяйства отвык. Правда, помнилось и, другое: когда-то он подавал команды и ни одной из них не забыл.