Молоко волчицы
Шрифт:
— Книжонки, откуда вы цитируете, я читал, заочно окончил Коммунистическую академию, где бы вы преподавать марксизм не смогли плохо знаете Маркса.
— Ага, хорошо. Тогда объясните мне психологию южноамериканского охотника за черепами — на продажу туристам — и докажите, что он равен, скажем, немецкому коммунисту, создающему машины, науки, искусства, идеи тому же Тельману?
— Господин генерал, дозвольте спросить? — школьничает Михей.
— Да, пожалуйста.
— Скажите, было время, когда вы, я имею в виду вас лично, не умели проситься на горшок?
— Вероятно, что же из этого?
— То, что в семье есть
— Пример примитивен, мыслить надо категориями.
— Примитивен не более, чем с камнем. Складно говорите — немало поработали в своей канцелярии, что и говорить! Слушаю вас и случай один вспомнил. Так, картинка. Пробовали мы в колхозе имени Тельмана электроплуг на целине. Обпахали кулигу с леском, а оттуда волк как сиганет. Туда-сюда мечется, понюхает борозду и назад, в лесок. Так и бегал, пока не запахали его.
— Я вас не агитирую, Есаулов, лишь открываю глаза на вещи. Когда мне, не в пример вашему волку, пришлось перескочить пограничную борозду — меня обвинили в троцкизме — и жить в Германии, я видел, что и национал-социалисты подчас напоминают табор ленивых смердов, годных лишь на удобрение для жизни великих людей. Достаточно сказать, что Германия родина марксизма. Но в главном немцы правы: вопрос цыган, евреев, китайцев не вопрос политики, а вопрос дезинфекции. Нам с вами, вахмистр, делить нечего — земли хватит, атаманить хотите — пожалуйста. Я предлагаю вам чин майора в моем бюро.
— И тут даете промашку — я полковник, ваше счастье, что отвоевался я.
Генерал выговорился, выдохся и уменьшился, как проколотый бурдюк. Молча играл перстнем. Спросил:
— Почему вы остались в станице? Ведь и пчелы в опасности спасают первой матку.
— А вот почему, дайте-ка ваше колечко. Смотрите: зеленый? Потому что сад зеленый. Синий — потому что небо синее. Красный — от кисти винограда. Словом, не камень и не лоб создают идеи, а лишь отражают их, преломляют, искажают — кому как угодно. Россия красная — и я такой же. А вы, надеюсь, потому и цените этот камень, что он чистой воды и правильно отражает краски мира. Я, смею вам заметить, господин генерал, всегда старался быть камнем чистой воды. И уж дозвольте таким остаться.
— Искренне сожалею о вашем самоубийстве, — поднялся генерал и уехал.
Но день визитов не кончался. Михею доложился как его охранник полицейский Жорка Гарцев. Он тоже присел в беседке и допил остатки вина.
Сын убитого белогвардейца Савана Гарцева, Жорка рос с матерью в бедной саманной хате. Старой жизни он не знал, но чем дальше жил, тем прошлое ближе подступало к глазам из рассказов родни. Постепенно он вспомнил или вообразил, как деда его зарубил на перине иногородний, мыловар Мирон Бочаров. Как человек, владеющий тайной, он никогда не смеялся, не улыбался. Школьником подолгу катался ночами на коньках на яру, далеко уезжая по ступеньчатым наростам льда от сверстников, испытывая наркотический холодок одиночества. С сыном Мирона учился в одном классе, но относился к нему равнодушно, без зла, хотя все знали историю их деда и отца. Только однажды Вадим Бочаров обнаружил у себя под кроватью живую гадюку — кто занес, неизвестно. На лето Жорка уходил в горы, охотился, строил балаганы, браконьерствовал. После семилетки стал камнеломом, щеголяя силой. Пока рабочие прилаживали доски и веревки, чтобы тащить камни на телегу,
По выходным дням залезал на чердак, смотрел на море крыш, выискивая дом Бочаровых. Доставал туго спеленатую шашку, точил и полировал клинок, заботливо смазывал его желтым маслом. В серебристо-черных глазах стыло одно выражение — ожидание. На действительной он почему-то не служил. А когда на фронт принесли повестку, он разорвал ее, взял шашку и ночью ушел в горы, приказав матери носить ему харчи на Красное глинище. Через год, при немцах, пришел в станицу. Вошел к Бочаровым. На кровати лежал Вадим, в гипсе. Тугие узлы, завязанные в гражданскую войну, теперь развязывались. Жорка отрубил Вадиму голову с одного удара. С мокрым клинком пришел в полицию, заявил, кто и что, поступил на службу.
К Михею он питал скрытую приязнь — ведь Михей зарубил самого Мирона. В тридцатых годах, строя силосную башню в совхозе, Жорка познакомился с командиром отца, Спиридоном Есауловым. Поэтому, когда во двор вошел Спиридон, полицейский уважительно поздоровался с ним и ушел в сад — пусть побеседуют братья.
Спиридон возглавил колхоз имени Тельмана, объединенный с совхозом «Юца» под новым именем.
У Семнадцатого источника он пил воду. Подошли немцы и тоже напились. Из их слов он понял, что от самой Германии им не встречалась такая вкусная минеральная вода — недаром спешили покорить мир. Спиридона тянуло к немцам, он заговаривал с ними, курил и волновался, как переодетый тигр в оленьем стаде. Как формировать сотню, когда он не знает почти никого? И направился к брату Михею.
— Эге, да ты совсем постарел, братец! — сказал Спиридон, не зная, с чего начать, ведь брат отрекся от него. — И костылик при тебе!
— Здорово, Спиря, вот гость нежданный, откуда?
— Да все оттуда — с исправления.
Братья помедлили и расцеловались — два полковника, два председателя колхоза.
— А ты ничего, не гнешься! — радовался встрече Михей.
— Тюрьма не курорт, а кормит.
— Уля, принеси вина, что я смудрил. Иван, руби индюка, гулять будем!
— Поздно, — сказал Спиридон. — У атамана я был.
— Приходил он сюда.
— Кончать тебя будут.
— Еще успеем выпить.
— Какой ты питок — как из гроба. Отступать не захотел?
— При смерти лежал.
— Завтра повезут тебя на казнь.
— Ну, ворон, раскаркался, пей да поминай брата песней! Про сына Василия слыхал?
— Фоля рассказала. Сам себе подавал команду. Герой… Все-таки дураки вы… Я на фронт просился из тюрьмы — не пустили.
— Иван, принеси газету! — сказал Михей.
Иван подал Спиридону газету с указом и статьей о Василии. Спиридон почитал, бережно спрятал газету в карман.
— Чего делать собираешься, Спиридон? Воевать больше не думаешь?
— Хватит, повоевался на своем веку.
— К немцам служить пошел?
— Я человек вольный, дай отдохнуть от Советской власти.
— А ко мне чего пришел?
— Проведать, брат все же. Завещание принять, может, отпишешь чего. Должок старый вернуть думка была.
— Какой должок?
— Когда брали вы нас в Чугуевой балке, обманул я власть — не все оружие сдал. Смазывали пулемет хорошо, покойный Халипов смазывал, патронов тысяч пять.