Момент
Шрифт:
— У меня для тебя сообщение, — сказал Омар, завидев меня. — Минут двадцать назад звонила фройляйн Дуссманн.
— Ты серьезно? — услышал я собственный голос.
— Конечно серьезно. Я принял сообщение. Она хочет, чтобы ты ей перезвонил.
Он передал мне трубку вместе с клочком бумаги, на котором были записаны ее имя и номер телефона.
Трубку сняли сразу же. Это была она. И это был ее прямой телефон.
— Значит, тебе передали мое сообщение, — произнесла она. — Павел сказал, что только так можно с тобой связаться.
— В ближайшие дни у меня обязательно будет
— Но тогда ты будешь доступен. И пропадет романтика общения через турецкое кафе.
Ее тон удивил меня. Он был легкий и игривый. Я снова поймал себя на мысли: она — чудо.
— Павел дал мне твое эссе на перевод. У меня есть несколько вопросов. Можешь уделить мне пару минут прямо сейчас?
— Выпей со мной чашку кофе.
— Ноу меня не так много вопросов.
— Выпей со мной кофе, Петра.
Последовало долгое молчание. Это всего лишь чашка кофе, хотел крикнуть я. Впрочем, вряд ли это было правдой. Затянувшаяся пауза подсказывала, что и она знает то, что знаю я… что все гораздо серьезнее. Или, по крайней мере, я пытался убедить себя в том, что она тоже это понимает.
Я вслушивался в это молчание, не осмеливаясь разрушить магию момента, и был весь в ожидании ответа. Прошло, должно быть, с полминуты, прежде чем она наконец произнесла:
— Хорошо. — Ее голос прозвучал чуть громче шепота. — Встретимся за чашкой кофе.
Глава вторая
Мы договорились встретиться в кафе на другой стороне Кройцберга — «моей стороне», как сказала она, когда узнала, что я живу неподалеку от Хайнрих-Хайне-штрассе.
— Не боишься злачных мест? — спросила она с шутливой серьезностью, усиливающей двусмысленность вопроса.
— Нисколько.
— Я, разумеется, имела в виду географию. Ты ведь живешь в престижном районе Кройцберга.
— Это для меня новость, поскольку мой уголок совсем не тянет на rue Saint-Honor'e… [63]
63
Улица Сент-Оноре (фр.) — фешенебельная улица Парижа.
— Никогда не была в Париже. Я вообще нигде не была, кроме Берлина, Лейпцига, Дрездена и Халле.
— О последнем никогда не слышал.
— Как и большинство людей за пределами Германской Демократической Республики. Даже из жителей ГДР мало кто бывал в Халле… по вполне понятным причинам.
— Но ты ведь была в Халле.
— Хуже того. Я родилась и выросла там.
— И что, это хуже, чем трущобы Кройцберга?
— Какой самый убогий город в Соединенных Штатах?
— О, за это звание идет нешуточная борьба, но я бы выделил Льюистон в штате Мэн — депрессивный фабричный городок с уродливой архитектурой, вялой экономикой и общей атмосферой упадка.
— Очень похоже на Халле, хотя в ГДР его всегда превозносили как великий триумф индустриальной мощи диктатуры пролетариата.
— В Льюистоне
— О, в Халле пили все. Алкоголь был единственным антидотом против токсичных выбросов местных химзаводов.
— В Льюистоне были только вонючие бумажные фабрики.
— Но ты не рос в Льюистоне.
— Я и не говорил, что это мой родной город. На самом деле я его знаю только потому, что, когда учился в колледже, соревновался в марафоне со студенческой командой из Льюистона.
— Манхэттенский марафонец — из Кройцберге? По-английски это, кажется, звучит как дауншифтинг.
— Да, за исключением того, что я не типичный манхэттенский мальчик.
— Ты мне расскажешь об этом потом, а сейчас у меня срочный перевод. Я и так заболталась с тобой по телефону.
— Это претензия?
— Просто замечание.
Она дала мне адрес кафе «Анкара» на Кандерерштрассе, у станции метро «Борман».
— Ты не против, чтобы поменять Стамбул на Анкару? — спросила она, вновь обезоруживая меня интонацией своего вопроса.
— Да уж, из Стамбула в Анкару — это как границу перейти.
— Тогда не забудь прихватить паспорт. Восемь вечера завтра тебя устроит?
— Вполне.
— Ну, приятного тебе вечера с Дворжаком.
Она повесила трубку. Что и говорить, я был на седьмом небе от счастья, тем более что она заметно сократила дистанцию, а ее чувство юмора заинтриговало и восхитило меня. Но главное, она согласилась встретиться со мной не только для того, чтобы обсудить профессиональные вопросы, и я уже знал, что ожидание завтрашнего вечера будет долгим и мучительным.
Нетерпение — любопытное чувство. Мы хотим, чтобы завтра наступило прямо сейчас, хотя втайне сознаем, что все может сложиться совсем не так, как мечталось. Нетерпение — это жажда результата, который вам никто не гарантирует. Поспешно открывая свои чувства, вы рискуете получить отказ. А потому надо научиться демонстрировать интерес, но без фанатизма. Надо учиться терпению.
Впрочем, передо мной стояла и другая проблема, пусть и не столь масштабная. Приглашая Петру в Берлинскую филармонию, я даже не задумывался, удастся ли мне достать билеты хотя бы на стоячие места; и вот теперь надо было как-то извернуться и найти билет для себя, чтобы не ударить лицом в грязь, если (или, скорее, когда) она спросит, как прошел концерт. Кубелик, дирижирующий концертом Дворжака, — это было событие. Поэтому у меня созрел план: выйти из дому в шесть, доехать на метро до Потсдамской площади и попытать удачу с лишним билетиком.
Но ближе к вечеру раздался громкий и настойчивый стук в дверь моей квартиры. Я открыл, и прямо передо мной нарисовался офицер полиции, который допрашивал меня после нападения на Аластера.
— Можно войти? — спросил он.
— Конечно, — сказал я, распахивая дверь. — Есть новости?
Он зашел.
— Вашему другу повезло. Медикам удалось вовремя остановить кровотечение. Он оказался довольно крепким для наркомана. И хорошо перенес переливание крови. Пока его состояние тяжелое, но он поправится. Конечно, сейчас у него ломка ввиду отсутствия «вещества», но вы ведь не знаете, где его искать, не так ли?