Момент
Шрифт:
В одиннадцатом часу я объявил десятиминутный перерыв и побежал в «Стамбул» позвонить Павлу на «Радио „Свобода“». Он снял трубку на пятом звонке.
— Чему обязан такой честью? — сухо произнес он, услышав мой голос.
— У меня готово эссе.
— Надо же, какой энтузиаст.
Все потому, что Петра Дуссманн не выходит у меня из головы.
— Ты же сказал, что нужно срочно. Поэтому…
— Сможешь принести сегодня после обеда?
— Нет проблем.
— Тогда жду тебя в три.
И он повесил трубку.
Потом
Я вернулся и рассказал Мехмету, что обзвонил все госпитали, но безрезультатно. Никаких сведений об Аластере добыть не удалось. Он лишь пожал плечами, и мы продолжали красить до полудня, когда Мехмет объявил, что ему пора на работу, но он вернется завтра утром, в восемь.
— Нам надо управиться за три-четыре дня, — сказал он.
— А если я сегодня что-нибудь узнаю в полиции?
— Придется подождать до завтрашнего утра. Никто не должен знать о том, что я здесь бываю. Никто.
— Даю слово.
Мехмет ушел, и я поднялся к себе, принял душ, переоделся в голубые джинсы и черную водолазку. Потом еще раз перечитал эссе и подумал: Наверное, ему не понравится, и это будет конец всему До Петры дойдут слухи, что я не оправдал надежд, и вряд ли она захочет иметь дело с неудачником.
Однако спустя пару часов, когда я вышел из подземки на станции «Веддинг», навстречу мне шла Петра. Она была одета в поношенную черную кожаную куртку, застегнутую наглухо, короткую черную юбку и плотные черные колготки. Проблеск зимнего солнца коснулся ее каштановых волос, и ее образ заискрился. Поначалу она меня не увидела. Она шла опустив голову, и печать глубокого горя лежала на ее лице. Мне захотелось окликнуть ее по имени. Но я знал, что это будет некстати, настолько она была поглощена своими переживаниями. Впрочем, когда мы вместе подошли к офису «Радио „Свобода“», она меня заметила и смущенно улыбнулась.
— А, это вы, — сказала она. — Что так скоро вернулись?
— Подготовил эссе для Павла.
— Вы быстро работаете.
— Жесткие сроки всегда подстегивают.
— Рада вас видеть снова, — сказала она.
— Послушайте, у меня есть два билета в филармонию на сегодняшний вечер. Будет весь Дворжак, дирижирует Кубелик, чех. Знаете, Дворжак в его исполнении…
— Извините, но я занята, — сказала она, не замедляя шага. — Нов любом случае, спасибо за приглашение.
И, повернув за угол, исчезла.
Не передать словами, какое разочарование и обиду испытал я. Что ж, получи. Она ясно дала понять: ты мне не интересен. Или: в
— Я смотрю, ты в печали.
Подняв взгляд, я увидел улыбающегося Павла, который заходил в вестибюль. Уже познакомившись с ним поближе, я узнал, что редкую улыбку Павла могло вызвать только чужое несчастье.
— Временный вельтшмерц, — сказал я.
— По своему опыту знаю, что он никогда не бывает временным. Следуй за мной.
Я пошел за ним, намеренно не глядя по сторонам, чтобы ненароком не увидеть Петру. Когда мы подошли к его берлоге, он жестом указал мне на свободный стул.
— Итак… можно взглянуть? — спросил он.
Я протянул ему эссе. К моему удивлению, он тотчас принялся читать. Это был хороший знак. Хоть я и старался не таращиться на него, время от времени все-таки поглядывал в его сторону, пытаясь оценить реакцию. Но выражение его лица оставалось бесстрастным. Оно вообще ничего не выражало. Наконец через десять минут, которые показались мне вечностью, он швырнул мою рукопись на стол и сказал:
— Годится. Ты можешь писать. Более того, можешь писать хорошо. Но у меня есть несколько предложений…
Ровно за три минуты он изложил суть тех изменений, которые хотел бы внести. По большей части они касались моих наблюдений о восточногерманском обществе, которые, по его мнению, были несколько прямолинейными и их следовало выразить более тонко. И еще он хотел, чтобы я убрал «эту муть в духе Ле Карре» про переход через чекпойнт «Чарли».
— Я уже наслушался этих рассказов, — сказал он. — А в остальном — отлично. Сможешь внести правки до завтрашнего утра?
— Конечно.
— Если успеешь передать их охраннику до девяти утра, тогда я свяжусь с тобой и уточню время, когда ты нам понадобишься для записи. А пока отдам рукопись в перевод, чтобы начинали.
— Нет проблем. Завтра все будет у тебя.
На самом деле исправленную рукопись он получил уже в семь утра на следующий день. Переписав эссе сразу по возвращении домой — и опять рано завалившись спать, — я вскочил с рассветом и в половине седьмого был в подземке. Вручив экземпляр рукописи охраннику на входе, я сразу поехал обратно в Кройцберг и в восемь уже стоял на лестнице, закрашивая пятна крови побелкой. Как и накануне, Мехмет работал со стеной напротив и даже не пытался завязать разговор. Так что, если не считать двух перерывов на кофе с сигаретой и ни к чему не обязывающего обсуждения хода ремонтных работ («Завтра мы сможем начать циклевку пола и мебели»), мы практически не общались. Как обычно, около полудня он ушел. Приняв душ и переодевшись, в половине третьего я был в кафе «Стамбул».