Монахини и солдаты
Шрифт:
— Лучше всю плеть целиком… проклятье!..
Борясь с ветром, они потащили ветвь, с трудом просунули сквозь створки двери, бешено рвавшиеся из рук, едва дверь открыли, и занесли длинный, оставлявший след трофей в гостиную. Положили на пол вдоль узкого серванта, под встревоженными девушками Мунка. Гертруда включила свет.
— Какая досада!
— Что за красота!
Сломанный колышущийся стебель изящно улегся на полу. На свету изумрудом блестели листья с прожилками и пушистым, с багровым оттенком, исподом. Зеленые незрелые гроздья
— Напоминает виньетки восемнадцатого века.
— Или Фаберже!
— Но виноград еще не созрел, — сказала Гертруда.
— Но теперь, наверное, созреет?
— Не совсем. Во всяком случае, нельзя есть такую красоту. Я опущу этот конец в воду, чтобы подольше не завял. Ох я, бестолковая, надо было утром занести кресла в дом.
— Их же не унесло?
— Унесло. Разве не видите, ни одного не осталось!
— Сходить?..
— Нет-нет, они где-нибудь внизу холма, такое не первый раз случается.
— Хотя бы дождя нет…
— Что это… о нет!
Они бросились в кабинет. Громкий звон известил о том, что треснувшее стекло вдребезги разлетелось. Ветер злобно устремился в неровную дыру.
— Как можно… чем можно заделать окно?
— Тут ничего нельзя сделать, — ответила Гертруда. — Идемте, просто запрем дверь. Господи, это невыносимо, это просто невыносимо!
Она захлопнула дверь, и они вернулись в гостиную.
— Не хотите поужинать, Гертруда? Я бы пригото…
— Нет, а вы поешьте, разогрейте себе супу. Не дрожите, наденьте свитер, я могу одолжить вам один из свитеров Гая.
— О нет…
— Граф, вы такой замерзший и такой худой! Укутайтесь во что-нибудь, хотя бы в одеяло!
— Со мной все в порядке.
Граф надел легкую куртку поверх своей голубой летней рубашки с открытым воротом. Он стоял, подняв плечи, морща лоб, и его длинные руки и костлявые запястья торчали из рукавов, негнущиеся, будто деревянные. Он не мог решить, то ли ему сесть, то ли уйти, он ничего не мог поделать с собой. Слонялся, похожий на марионетку, по такой теперь неуютной, ярко освещенной комнате, отражаясь в черных блестящих окнах, не находя себе места ни в пространстве, ни во времени. Беспомощно смотрел на свои остановившиеся часы. Гертруда с раздражением разглядывала его. Потом повернулась спиной к нему и задернула шторы на окнах. Долина и скалы исчезли. Выдвинула ящик серванта, достала шахматную доску и фигуры. Села, разложила доску и принялась расставлять фигуры, желая проверить, все ли фигуры на месте. Граф беспокойно наблюдал за ней.
Он до сих пор не рассказал Гертруде историю о ее письме и своем разговоре с Тимом и чувствовал, что обязан сделать это. Она не задавала ему вопросов, и дважды, когда он порывался что-то сказать о письме, она обрывала его. «Хорошо-хорошо, хватит». Видимо, поняла все так, что письмо доставлено и осталось без ответа. Однако Граф чувствовал, что
— Гертруда, я обязан рассказать вам… это займет секунду, и потом я больше не буду надоедать… о Тиме и вашем письме… просто обязан…
— Ну хорошо, — согласилась Гертруда бесцветным голосом, ставя фигуру.
Она подняла воротник халата и подвернула слишком длинные рукава. Граф смотрел на ее загорелые руки.
— Я коротко. Я нашел Тима в его мастерской. Одного… он сказал, что съезжает оттуда. Я передал ему письмо и видел, что он прочитал его, но он ничего не сказал насчет ответа…
— Мне все ясно, — прервала его Гертруда, — к чему пережевывать подробности?
— Я не пережевываю подробности, — ответил Граф почти сердито. — Я хотел сказать вам одно: он уверил меня, что никогда не замышлял содержать на ваши деньги любовницу.
— Он по-прежнему с ней?..
— Да.
— Закончили?
— Вы имеете в виду, все ли я сказал, что должен был? Да. Больше я об этом не упомяну.
Такое впечатление, подумал Граф, будто он хотел сказать что-то в обвинение Тима, а не в его защиту. Наверное, надо было бы продолжить и постараться убедить… нет, не стоит.
— Давайте сыграем в шахматы, — предложила Гертруда.
Она жестом пригласила Графа сесть за стол против нее. Граф машинально сел. Гертруда принялась изучать доску.
— Умеете ли вы играть? — поинтересовался он.
— Разве я предложила бы сыграть, если бы не умела? — ответила Гертруда, не отрывая глаз от доски. — Я всегда играла с Гаем. Так что не прошу научить меня шахматам!
Граф понимал, что ему абсолютно бессмысленно играть с Гертрудой.
— Гертруда, дорогая, я не моту играть с вами. — Это было его первое ласковое обращение к ней.
— Отчего же? Слишком хорошо играете, да?
— Да.
— Да, и не можете забыть об этом! — Гертруда сделала ход пешкой.
— Не имеет смысла, — сказал Граф.
Она подняла на него глаза, и секунду они пристально смотрели друг на друга. Гертруда — раздраженно и воинственно, Граф — раболепно, отчаянно, любяще.
— Почему? В бридж вы со мной играете, отчего бы не сыграть со мной и в шахматы?
— Шахматы — другое дело.
— Что значит «другое»?
— Гертруда, это невозможно, потому что здесь я настолько сильнее вас, что это будут уже не шахматы.
Гертруда удивленно посмотрела на него, и ее взгляд смягчился. Они продолжали смотреть друг на друга. И неожиданно Гертруда и Граф оказались по-настоящему очень близки в бескрайнем звездном космосе чувств, ближе, чем когда-нибудь были. Помедлив, она сказала:
— Ладно, так и быть.
А Графу хотелось сказать, что он любит ее, любит всем сердцем и хочет, чтобы она стала его возлюбленной женой. Но не смог. Побоялся.
Мгновение спустя Гертруда встала, задев стол и сбив фигуры.