Монастырь дьявола
Шрифт:
– Булочника отпустили?! – он не сумел скрыть свое удивление.
– Нет, – профессор печально покачал головой, – эта приписка означает, что булочника сожгли на костре.
– Но….
– На языке инквизиции «отпустить на волю» означало смертный приговор – сожжение на костре. Церковь «умывала руки» от судьбы жертвы, которая не желала раскаиваться, объявляла, что бог больше не защищает ее, и передавала обвиняемого в руки светской власти, которая и приводила в исполнение смертный приговор. Таким образом инквизиция «отпускала на волю» злодейскую душу…Этой лицемерной формулировкой церковь демонстрировала, что не проливает кровь, а наоборот, проявляет к еретику милосердие, сострадание и любовь, отправляя на «мягкую», бескровную казнь…. На смерть без капли крови.
– Вам что-то говорит это имя – Карлос Винсенте?
– Нет. Инквизиторов было много. В каждом городе или провинции – свой. История сохранила лишь имена самых жестоких – к примеру, таких, как Томас де Торквемада, Бернар Ги, Конрад Марбургский…. Среди этой армии вполне мог быть и отец Карлос Винсенте.
– Она часто упоминает это имя?
– Да. Это имя инквизитора, который вел все допросы. Создается впечатление, что она специально изучала все его дела. Но давайте перейдем ко второму протоколу. Он более любопытен, чем предыдущий. Это протокол допроса после того, как к обвиняемой была применена пытка.
«Из протокола допроса 68-летней Урсулы Браун, вдовы солдата, обвиненной в ведовстве соседкой после ссоры. Допрос был проведен инквизитором этих земель отцом Карлосом Винсенте. Основания для ареста: обвинение соседкой Урсулы Браун в том, что та напускала туманы и бури, и страшные морозы, от которых на полях замерзал урожай, и лишила молока коров обвинительницы из зависти». Дальше рукой Марты Бреус снова сделана приписка: «Обвиняемая Урсула Браун была арестована среди белого дня в собственном дворе и отправлена в помещение для допросов. После первого допроса обвиняемая категорически, в резких и грубых выражениях отрицала свою вину. По решению инквизитора к ней была применена легкая пытка. После легкой пытки обвиняемая отрицала свою вину полностью в тех же категорических и резких выражениях. К ней была применена боле сложная пытка (второй степени сложности), после которой обвиняемая потеряла сознание, а, приведенная в чувство, так же принялась все отрицать. Тогда по решению инквизитора отца Карлоса обвиняемая была подвергнута бесчеловечным (самым сложным и жестоким) пыткам и, по свидетельству врача, частично потеряла рассудок. После третьих пыток дала необходимые показания. Было все это так…..»
1413 год, Восточная Европа
Комната была тесной, с низким закопченным потолком, совсем без окон. Внутри стоял терпкий, густой запах крови. Чудовищные орудия пытки (груда искореженного, зубчатого, острого железа, заляпанного темной и еще свежей кровью) громоздились почти друг на друге и занимали весь центр комнаты. Рядом с открытой дверью (в зал, где заседал суд) стоял огромный чан с водой. Палачом был бритый верзила огромного роста, с бычьей шеей и тупыми невыразительными глазами (мутными стеклами, привыкшими ко всему). Одет был в кожаные короткие штаны и кожаный передник прямо на голое тело – обычная одежда палача. Он стоял в центре, скрестив на груди руки. В комнате было слишком много людей.
Рядом с палачом стоял врач. Он был в гражданском костюме. Руки его тряслись, губы
Главной фигурой комнаты (подавляющей все остальные, в том числе и жертву, и ее палача) – был инквизитор, отец Карлос. Он возвышался над присутствующими гордым видом и белоснежным одеянием с эмблемой собачьей головы – так на поле боя над рядами солдат возвышается полководец в генеральском мундире. За его спиной нерешительно жались к дверям два монаха (нотариус и прокурор). Два квалификатора сидели здесь же – на длинной скамье возле стены. У них на коленях лежали деревянные доски, а к поясу были пристегнуты чернильницы. Три свидетеля (монахи-доминиканцы в неизменных белых рясах) стояли в дверях с застывшими лицами. Это были суровые лица фанатиков, не способных к человеческим чувствам. Один из них крепко сжал в руках горящую длинную свечу зеленого цвета.
Обвиняемая находилась возле стены, наискосок от двери. Она стояла на коленях, опираясь спиной о скамью с кожаным покрытием, заляпанным кровью (это сооружение было не скамьей, а еще одним орудием пытки). Это была старуха с расплывшейся фигурой и лицом, изборожденным уродливыми морщинами. Ее длинные седые волосы стелились по полу липкими алыми прядями. Волосы промокли насквозь и почти заскорузли от крови. На ней были остатки длинной белой рубахи. Разорванная рубаха обнажала избитое тело и уродливую старческую грудь, а там, где остатки ткани прилипли к телу, их покрывали расплывшиеся багровые пятна. Зрелище вызывало страх и острую жалость. Руки старухи безжизненно лежали на полу ладонями вверх. На пальцах не было ногтей. Ногти были вырваны.
Несмотря на покрытое кровью лицо, глаза старухи были необыкновенно ясны. Они смотрели прямо перед собой со странным, необъяснимым выражением. Губы тряслись, и при каждом вдохе (видно, что дыхание давалось ей с огромным трудом) на губах показывалась кровавая пена. Время от времени старуха запрокидывала голову, и тогда лицо ее искажала безумная гримаса. От боли и страха женщина потеряла рассудок. Она складывала руки так, словно качает дитя, а губы ее кривились страшной, безумной улыбкой… При этом дрожащим, нежным голосом она тихонько пыталась напевать колыбельную. Глаза ее, устремленные в невидимый мир, пугали всех, кроме тупого палача и фанатичного инквизитора. Приступ длился пару минут, затем проходил. Тогда голова ее вновь падала вниз, а руки беспомощно стелились по полу.
Инквизитор грозно возвышался над своей раздавленной жертвой.
– Обвиняемая Урсула Браун, признаешься ли ты в том, что лишала коров молока?
– Я не пью молоко! – неожиданно женщина заговорила ясным и твердым голосом. Но это было единственной вспышкой силы… После этих слов лицо старой женщины исказила судорога боли, и из горла вырывается истерический крик, – Да! Да! Да! Пропадут пусть эти коровы! Ненавижу коров!
В ненормальных глазах был ужас.
– Напускала ли ты туман на окрестные земли?
– Да! Туман! И еще солнце! Все напускала!
– Сколько с твоим участием напущено бурь, туманов, морозов, снегопадов?
Перестав понимать, она вновь стала качать невидимого ребенка, тихим голосом напевая бессмысленные слова колыбельной….. Голос инквизитора излучал спокойствие.
– Ты признаешься в этих темных делах?
Обвиняемая принялась петь громче. Еле заметным кивком головы инквизитор заставил подойти палача. Увидев его фигуру, женщина испустила крик ужаса. От этого крика пришла себя.
– Да, признаюсь! Признаюсь! Признаюсь!
По второму знаку инквизитора палач вернулся на свое место.
– Сколько бурь, морозов, туманов, снегопадов?
– Много! Я не умею считать!
– Как обстоит дело насчет союза с нечистым?
– Сорок лет распутничала с ним! Сорок лет!
– Демон был один или их было много?
– Множество! Не сосчитать! Не увидеть! Все небо покрыто ими! Дьяволы! Дьяволы!
– Отрекалась ли ты от Бога и в каких словах?
– Он забрал моего ребенка! Моего мальчика! Будь проклят! Проклят!