Монастырь
Шрифт:
– Николаем.
– А фамилия?
– Кулин.
– Да, лихо ты, Кулин, этого гаврика уделал. Как куль, говорят, повалился.
Николай пожал плечами:
– Так получилось.
– Ну, получилось, так получилось. На, хлебни-ка купчика. Если не впадлу с ворами пить. – пахан повел головой и Николаю передали стакан с таким густым чаем, что один запах от него вызывал горловой спазм.
– Благодарствуйте. – еще раз сказал Кулин и отхлебнул. Кроме чая, в стакане было не меньше половины водки. Николай поперхнулся, но смог проглотить кашель. – Знатный чаек!
– Крапчатый фуфла не держит и не гонит! – сказал пахан про себя. – А вот ты, Куль, похоже,
– В чем, если я могу это спросить?
– И спросить можешь, и ответ получишь. – медленно кивнул авторитет. – Говорят, ты ни с того ни с сего разукрасил этого молодца… Стоял пацан, никого не трогал а ты выбежал из своей этапки и как впаяешь ему в пятак!..
Блатные вежливо хихикнули. Николай ждал продолжения. Крапчатый выждал немного и действительно продолжил:
– А другие мне сказали, что все не так было. И ты по понятиям в рыло заехал. Кто же прав?
– Ты здесь пахан, тебе и решать, кому верить, а кому нет. – хладнокровно ответил Кулин, хотя и понимал, что за такую дерзость может и не вернуться в этапку.
– Да, решать мне. – спокойно согласился Крапчатый. – Но хочется мне и тебя послушать. Можешь как-то оправдаться?
– Могу. – кивнул Кулин. – Но не буду.
– Что же так? Или тебе местность здесь не приглянулась?
– Местность нормальная. И те, кто живет здесь не виноваты в том, что они живут именно тут.
– Вот как запел! Ну, москвич, ну, повернул! – Крапчатый впервые показал в улыбке несколько золотых зубов. – Так, братва. Считай – разборке конец. Ты, Куль, возвращайся в этапку и ничего не бойся. А ты, Муха, принесешь Кулю все на подъем.
Блатной с разбитой губой, до этой минуты уверенный, что все разрешится в его пользу, злобно сверкнул глазами в сторону Николая, но сдержал возражения и присвистывая произнес:
– Вшо бушет в лушшем више.
– А Куль мне скажет ежели что будет не так. Верно Куль?
Николай, зная, что тут его проверяют в каждой фразе или невинном, на первый взгляд вопросе, внятно выговорил:
– Нет.
– Ладно, – развеселился авторитет, – иди. Я сам за всем прослежу.
Путь обратно прошел в каком-то тумане. Кулин пришел в себя лишь когда Сиволапов заорал на всю этапку:
– Готовимся к отбою, мужики!
Перед Николаем уже лежали полностью готовые брюки. Когда и как он успел их закончить, осталось для него загадкой. Встрепенувшись, Кулин достал из тумбочки оставшиеся с ужина хлеб с рыбой и принялся их уничтожать, запивая полностью остывшим чаем.
Вскоре шнырь погасил свет, оставив лишь тусклую лампочку ночника, от которой на потолке тут же заиграли невнятные тени. Расправив койку и положив одежду под матрас, Николай лег и почти сразу заснул.
"Да, пожалуй первый день в зоне был самым тяжелым," – думал Куль, держа руль обеими руками. – "Но как же я тогда выплыл! На одном жопном чувстве!" Он подвел порожний ЗИЛ к колхозной столовке, пообедал за талон. Теперь следовало выбрать чем бы заняться. Можно, конечно, зашибить деньгу, но для этого нужно рабочее настроение, а воспоминания настроили Николая на лирический лад.
"Как там Ксюша?" – спросил сам у себя Кулин и сам себе же и ответил: "А этот вопрос надо бы провентилировать!" Остановившись у знакомого дома, Николай три раза просигналил. Почти сразу же отворилась дверь в домик и на крыльце появилась Ксения в ситцевом халатике. Она приветливо помахала рукой и быстрым, почти что летящим шагом, направилась к воротам. Стукнул откинутый засов, створки распахнулись и Кулин медленно въехал во двор.
Пока Николай выбирался из
– Ну, ты и ненасытный!.. – девушка отстранилась, тяжело дыша. – Задушишь же!
– А ты носом дышать не пробовала? – серьёзно спросил Николай.
– У меня насморк.
– Не замечал.
– Так будет, если ты меня и дальше на морозе держать станешь.
– Больше не буду. Честное зековское!
Они уже, обнявшись, шли в дом.
– Тюрьма, кто правду скажет?! – ответила Ксения арестантским присловьем и любовники рассмеялись.
– Ты голоден? – первым делом поинтересовалась девушка, едва они переступили порог.
– Я только пообедал.
– А ко мне ты по пути, на секундочку? – обиженно насупилась хозяйка.
– Я, Ксюшенька, – Кулин растопырил руки, – до вечера свободен, как муха в проруби!
– Ага… – сумрачно отреагировала девушка. – А моим угощением ты брезгуешь?
– Да что ты, милая! – Николай сграбастал дачницу в охапку и поцеловал в ухо, первое, что подвернулось. – Ради тебя я готов на все! Все, что есть в печи – все на стол мечи!
Сытость от столовского хавчика была относительной. Куль имел веские основания предполагать, что через час-другой в животе опять привычно заурчит. За время проведенное по тюрьмам и лагерям, Николай приучился не обращать на голод внимания. Но на бесконвойке, где жрать можно было от пуза, желудок вновь подозрительно быстро привык к обильной пище.
– Я знала, что ты не откажешься… – преувеличенно хищно проговорила Ксения и изобразила на личике улыбку, более свойственную последователям графа Дракулы. На эту нехитрую пантомиму Николай отреагировал приступом беззаботного смеха, а девушка, спрятав ровные зубки, упорхнула в направлении кухни.
В ожидании второго обеда, Кулин, от нечего делать, рассматривал обстановку.
Он бывал в этой комнате множество раз, но во всякий из своих визитов замечал когда небольшие, а когда и значительные изменения. Исчезали и появлялись статуэтки, вазочки, живописные композиции из сухих трав и палочек уступали место живым букетам, а те, в свою очередь, ссыхаясь, превращались в веточки с едва распустившимися листочками. Но это было так, мелочевка. Трансформации касались и более заметных предметов. Менялась мебель, телевизоры, музыкальные центры. Николай, отмечая все это, никогда не задавался вопросом, почему это происходит. Впрочем, любопытство у Кулина все-таки просыпалось, но ни разу оно не находило выхода наружу. Зековское воспитание не позволяло напрямую интересоваться чужими тайнами, и бесконвойник, набравшись терпения, лишь ждал когда все откроется само, если, конечно, откроется.
Ксения вернулась, неся поднос с большой тарелкой курящейся ароматом пряного борща. К нему примешивались запах свежести, исходивший от салата из свежих огурцов под сметаной, влажный и сухой, одновременно, запах разваренной картошки и сладковатый дух от жирной свиной отбивной.
Николай поглощал пищу со скоростью, казавшейся невероятной для тех, кому не довелось служить в армии или тем, кто избежал длительного визита в исправительные лагеря. Ложка мелькала в воздухе, сливаясь в своем непрерывном движении в прозрачный эллипс. При этом ни капли настоящего домашнего борща, густо сдобренного петрушкой и перцем, не пролилось ни на скатерть, ни на самого Кулина. На втором блюде темп несколько снизился.