Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII-XV вв.
Шрифт:
Вместе с тем датировки, опирающиеся на изучение истории текста «Задонщины», также не дают пока однозначных данных о времени ее создания. Так, наиболее спорным в науке является вопрос о возможности обращения автора «Задонщины» к тексту пространной летописной Повести о Куликовской битве: в случае зависимости памятника от упомянутого летописного рассказа границы датировки сужаются до второй половины XV века [423] .
При указанном разбросе мнений и шаткости доводов относительно времени создания произведения наиболее правильным считаем остановиться на точке зрения о возможности появления «Задонщины» в широкий временной промежуток от конца XIV до 70-80-х годов XV века, не настаивая при этом на более узких датировках памятника.
423
М. А. Салмина полагала доказанным такого рода зависимость «Задонщины» от пространной летописной повести. См. подробнее: Салмина М. А. «Летописная Повесть» о Куликовской битве и «Задонщина»… С. 376–383. Л. А. Дмитриев подвергал критике текстологическую аргументацию исследовательницы, однако сам полагал возможным, не приводя собственных текстологических доказательств, принимать «эмоциональность восприятия событий» автором памятника в качестве «основного довода» в пользу составления «Задонщины» «современником, а возможно, участником» Куликовской битвы. Ср.: Дмитриев Л. А. Литературная история… С. 311, 327–330.
Летописные повести о Куликовской битве дошли до нас в кратком и пространном видах. Краткий рассказ «о великом побоище, иже на Дону» [424] сохранился в составе Сим., Рог. и Московско-Академического списка Суздальской летописи (в полном виде текст рассказа представлен в первых двух летописных памятниках).
Относительно времени составления краткого летописного рассказа о Куликовской битве единого мнения в науке не существует. Одни исследователи полагают, что текст повести мог возникнуть в рамках так называемого летописного «Свода 1408 года», откуда попал в Тр. и схожие летописи [425] . Другие же, обращая внимание на содержащиеся в рассказе текстуальные повторы, относят создание первоначального вида памятника к более раннему периоду — концу XIV века [426] . Вероятно, наиболее корректной является оценка краткой летописной Повести «о великом побоище, иже на Дону» в качестве памятника, появившегося в конце XIV — начале XV века и приобретшего окончательный, дошедший до нас вид в результате той летописной работы, которую вели составители «Свода 1408 года».
424
См.: Шахматов А. А. Общерусские летописные своды XIV и XV веков // ЖМНП. 1901. Ноябрь. С. 65, 78–83; Он же. Отзыв… С. 104; Салмина М. А. «Летописная Повесть» о Куликовской битве и «Задонщина»… С. 359–364; Она же. Еще раз о датировке «Летописной Повести»… С. 3–5. С мнением М. А. Салминой согласно большинство исследователей (см.: Лурье Я. С. Общерусские летописи… С. 96–97; Он же. Две
425
См., напр.: Салмина М. А. Еще раз о датировке «Летописной Повести»… С. 5.
426
Так Л. А. Дмитриев, в целом согласившись с мнением М. А. Салминой относительно того, что краткая повесть Тр. и близких к ней летописей является «старейшей из сохранившихся до нас записей о сражении Дмитрия Донского с Мамаем», предполагал, что указанная запись не являлась первым по времени появления рассказом о Куликовской битве. «Текстологические данные говорят о том, — писал исследователь, — что автор рассказа «О великом побоище, иже на Дону» — составитель свода 1408 г. воспользовался уже существовавшими в его время несколькими письменными источниками (курсив наш. — В. Р.), посвященными Куликовской битве». См.: Дмитриев Л. А. Литературная история… С. 323.
Древнейшие тексты пространной летописной повести дошли до нас в составе Новгородской IV (далее — HIV) и CI летописей [427] . Вопрос о датировке пространного варианта памятника до сих пор является дискуссионным, поскольку напрямую связан с датировкой летописных сводов, содержащих указанный вариант повести [428] . Большинство исследователей склоняются к тому, чтобы датировать появление повести промежутком между 10-ми и 40-ми годами XV века [429] . В качестве своего основного источника пространная Повесть воспользовалась кратким рассказом о Куликовской битве, дополнив его вставками из ряда других источников.
427
Салмина М. А. «Летописная Повесть» о Куликовской битве и «Задонщина»… С. 344; Горский А. А. Русь. От славянского Расселения до Московского царства. М., 2004. С. 249.
428
См., например: Шахматов А. А. Обозрение… С. 153, 184, 212; Салмина М. А. «Летописная Повесть» о Куликовской битве и «Задонщина»… С. 345–355.
429
Там же. С. 372–376. См. также: Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла… С. 484–485; Лурье Я. С. Общерусские летописи… С. 67–68, 107–110, 118–119; Зимин А. А. Витязь на распутье. М., 1991. С. 137–138 и др. Ср. с датировкой общего протографа HIV-CI: Шахматов А. А. Обозрение… С. 154. А. С. Орлов, на основе анализа ряда эпизодов «памятника, приходит к выводу, что «Летописная Повесть» была составлена между 1431 и 1453 годами». См. подробнее: Орлов А. С. Литературные источники Повести о Мамаевом Побоище // ТОДРЛ. Т. 2. М.; Л., 1935. С. 157–162. В более поздней работе М. А. Салмина попыталась уточнить предложенную ранее датировку, ограничив временные рамки создания Повести концом 40-х годов XV века (см.: Салмина М. А. Еще раз о датировке «Летописной Повести»… С. 39). Впоследствии исследовательница не исключила возможности более поздней датировки произведения, подчеркнув, что не считает свои выводы окончательными. См.: Салмина М. А. Повесть о Куликовской битве летописная // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV-XVI в.). Ч. 2. Л., 1989. С. 245. В. А. Кучкин датирует памятник 30-ми годами XV века (см.: Памятники Куликовского цикла. СПб., 1998), А. Г. Бобров — 1418–1419 годами (см.: Бобров А. Г. Новгородские летописи XV века. СПб., 2001. С. 149–160), с ним согласен и А. А. Горский (Горский А. А. Русь… С. 249).
«Сказание о Мамаевом побоище» — наиболее поздний памятник «куликовского цикла» — дошел до нас в полуторастах списках. При этом ни один из списков не отражает первоначального текста «Сказания» [430] . Л. А. Дмитриев предложил разделить все известные списки на восемь редакций: Основную (далее — Осн.), Летописную (далее — Летоп.; текст редакции находится в списках Вологодско-Пермской летописи (далее — ВП)), Распространенную (далее — Распр.), Киприановскую (далее — Кипр.), редакцию летописца Хворостинина; западнорусскую переработку; редакцию, переходную к Синопсису; редакцию Синопсиса Иннокентия Гизеля [431] .
430
Еще в середине XIX века И. Назаров отметил, что «Сказание» «дошло до нас не в том виде, в каком вышло из рук сочинителя» (см.: Назаров И. Сказания о Мамаевом побоище // ЖМНП. Ч. 99. 1858. Июль-август. С. 41–43, 45, 53, 78–79).
431
Дмитриев Л. А. Обзор редакций «Сказания о Мамаевом побоище» // Повести о Куликовской битве… С. 449–480. Данная классификация может считаться общепринятой. См.: Он же. Сказание о Мамаевом побоище // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV-XVI в.). Ч. 2. С. 371–384.
Первое серьезное исследование литературной истории «Сказания» принадлежит С. К. Шамбинаго. Первоначально он полагал, что наиболее древний и близкий к первоначальному текст «Сказания» находится в Никоновской летописи (Кипр.) [432] . А. А. Шахматов, подвергнув это положение обоснованной критике, пришел к выводу, что первоначальный вид памятника восстанавливается на основе Осн. и Летоп. [433] С мнением о первоначальности Летоп. выступил А. Марков [434] . Впоследствии к этому мнению присоединился и сам С. К. Шамбинаго [435] , а также более поздний исследователь памятника В. С. Мингалев [436] . Л. А. Дмитриев на основе исследования большинства дошедших списков, вслед за А. А. Шахматовым, высказался за то, что «текст «Сказания», наиболее близкий к первоначальному, сохранился в текстах Летоп. или Осн. редакций»; из двух указанных редакций, полагал исследователь, текст Осн. содержит чтения, более близкие к первоначальному виду памятника [437] . Точку зрения Л. А. Дмитриева относительно первичности внелетописной Осн., подкрепленную новыми аргументами М. А. Салминой [438] , поддерживает большинство исследователей памятника [439] .
432
По терминологии С. К. Шамбинаго, которой воспользовался и А. А. Шахматов, Кипр. названа «первой», Летоп. — «второй», Осн. — «третьей», Распр. — «четвертой». Здесь и далее использую название редакций «по Л. А. Дмитриеву».
433
Шахматов А. А. Отзыв… С. 195, 201, 203.
434
См.: Марков А. (Рецензия на книгу С. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906») // ЖМНП. Ч. 14. 1908. Апрель. С. 437, 444–445, 441.
435
История русской литературы. Т. 2. Ч. 1. С. 215–219.
436
В. С. Мингалев пришел к выводу, что из двух ранних редакций памятника (Осн. и Летоп.) первоначальной является вторая — та, которая находится в списках ВП. Исследователь исходил из утверждения, высказанного еще С. К. Шамбинаго, о том, что в основе «Сказания» лежит летописная повесть пространного вида (HIV-CI). Анализируя тексты «Сказания», В. С. Мингалев пришел к выводу, что наиболее точно текст рассказа, общего для HIV-CI, передается в Летоп. редакции «Сказания», которая и была признана им наиболее близкой к первоначальному тексту памятника. См.: Мингалев В. С. «Летописная Повесть» — источник «Сказания о Мамаевом побоище» // Труды Московского государственного историко-архивного института. Т. 24. Вып. 2. М., 1966. С. 58. Прим. 21; Он же. «Сказание о Мамаевом побоище» и его источники: Автореф. дис…. канд. ист. наук. М.; Вильнюс, 1971. С. 10–11.
437
По мнению Л. А. Дмитриева, «для определения текста, наиболее близкого к первоначальному, необходимо установить, каким именем в авторском тексте «Сказания» назывался литовский князь». Дело в том, что в Летоп., тексты которой находятся в списках ВП, литовский князь назван исторически верно — Ягайло, в Осн. литовский князь назван Ольгердом. Однако еще А. А. Шахматов отметил, что правильность, «историчность имени литовского князя не может служить показателем первоначальности той или иной редакции». По мнению А. А. Шахматова, составитель Летоп. мог заменить исторически неверное имя Ольгерд, возможно, читавшееся и в первоначальном виде памятника, на исторически правильное — Ягайло, «поскольку только что, под 6885 (1377) годом летопись сообщила ему о смерти вышеупомянутого Ольгерда, умершего за 3 года до Куликовской битвы» (см.: Шахматов А. А. Отзыв… С. 163). Исправлением, вызванным такого же рода обстоятельствами, объясняет появление имени Ягайло в Кипр. и Л. А. Дмитриев (см.: Дмитриев Л. А. О датировке… С. 187). Текстологический анализ списков Осн. и Летоп. редакций позволил Л. А. Дмитриеву сделать вывод о том, что «в авторском тексте памятника было имя «Ольгерд», а замена его на «Ягайло» — индивидуальная особенность Летоп. и Кипр. Исходя из всего этого, — писал Л. А. Дмитриев, — мы можем утверждать, что текст «Сказания» по Осн. наиболее близок к первоначальному тексту памятника» (см. подр.: Там же. С. 189).
438
М. А. Салмина, подвергнув критике тезис В. С. Мингалева о первоначальности Летоп. (по мнению исследовательницы, «случаи заимствования Летоп. целых отрывков летописной повести — факт вторичного обращения «Сказания» к летописной повести»), нашла дополнительные аргументы для подтверждения мнения Л. А. Дмитриева о первичности текста Осн. Во-первых, сравнив тексты Осн. и Летоп. редакций «Сказания», она пришла к выводу о том, что не только чтение имени литовского князя в редакции ВП является вторичным. М. А. Салмина сделала заключение, что «изучение чтений Осн. и Летоп. редакций на протяжении всего (курсив наш. — В. Р.) текста «Сказания» не позволяет признать первоначальной редакцией «Сказания» редакцию Летоп. Текст ее производит впечатление уже значительно испорченного и удаленного от оригинала» (см.: Салмина М. А. К вопросу о датировке «Сказания о Мамаевом побоище» // ТОДРЛ. Т. 29. Л., 1974. С. 100–108). Во-вторых, М. А. Салмина привлекла к исследованию и текст Лондонского списка «Сказания» и попыталась определить его место в истории текста памятника. Текст Лондонского списка «Сказания о Мамаевом побоище» относится к Осн. редакции памятника. Одновременно он считается наиболее близким к Летоп. редакции «Сказания» (см., напр.: Дмитриев Л. А. Вставки из «Задонщины»… С. 389; Мингалев В. С. «Сказание о Мамаевом побоище»… С. 10. См. подр.: Салмина М. А. К вопросу о датировке… С. 108–113). Как показал В. И. Буганов, Лондонский список второй половины XVI века отражал первоначальную редакцию ВП. См.: Буганов В. И. О списках Вологодско-Пермского свода кон. XV — нач. XVI в. // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран: Сб. ст. М., 1963. С. 164. Ср.: Салмина М. А. К вопросу о датировке… С. 116–117; Лурье Я. С. Общерусские летописи… С. 126. Однако предположить происхождение Осн. и Летоп. редакций от одного общего источника, похожего на Лондонский список, не представляется возможным. Как заметила М. А. Салмина, Лондонский список «Сказания» «заключал в себе… чтения, которые говорили о его значительной отдаленности от оригинала памятника» (см.: Салмина М. А. К вопросу о датировке… С. 117). Таким образом, Лондонский список — лишь один из вариантов Осн., от которого началось развитие текстов Летоп. Итак, текст Лондонского списка, который представляет первую редакцию ВП, являлся лишь одним из вариантов Осн., от которого впоследствии началось развитие текстов Летоп., относящейся, в свою очередь, к третьей редакции той же ВП (Там же. С. 124. См. также: Тихомиров М. Н. О Вологодско-Пермской летописи // Проблемы источниковедения. Сб. 3. М.; Л., 1940. С. 243–244; Буганов В. И. О списках Вологодско-Пермского свода… С. 165).
439
См., напр.: Плигузов А. И. (Комментарии). С. 626; Лурье Я. С. Две истории Руси XVвека… С. 27; Клосс Б. М. Об авторе и времени создания «Сказания о Мамаевом побоище» // In memoriam: Сборник памяти Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 253 и др. Появление Летоп., как показал М. Н. Тихомиров, относится к 1499–1502 годам (см.: Тихомиров М. И. О Вологодско-Пермской летописи… С. 241). Распр. относится примерно к концу XVI — началу XVII века, Кипр., по мнению Б. М. Клосса, появляется в составе Никоновского свода в 1526–1530 годах. В тексте Распр., как показал еще С. К. Шамбинаго, распространение шло за счет расширения «подробностей», общих для всех редакций. Это и позволяет привлекать текст Распр. для сравнения с текстами Осн. и Летоп. (см.: Дмитриев Л. А. Литературная история… С. 335; Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI-XVII вв. М., 1980. С. 51, 127–128).
Однако, исходя из того, что текст Осн., всего лишь близок к первоначальному, а не передает таковой полностью, считаю оправданным, вслед за B. А. Кучкиным, привлекать для решения задач настоящего исследования общие чтения трех наиболее ранних редакций Осн., Летоп. и Распр. [440]
В науке предлагались различные датировки «Сказания». Ряд исследователей относит создание памятника ко времени, близкому к описываемым в произведении событиям, т. е. к концу XIV — первой половине XV века [441] . Среди наиболее распространенных следует отметить гипотезу Л. А. Дмитриева, который датировал появление «Сказания» первой четвертью XV века [442] . Однако в последнее время большинство исследователей склоняется к более поздней датировке «Сказания» [443] . В. С. Мингалев датирует составление памятника 30-40-ми годами XVI века [444] . М. А. Салмина
440
См.: Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле… С. 7; Он же. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы // Церковь, общество и государство в феодальной России: Сб. ст. М., 1990. С. 105, 111.
441
См., напр.: Греков И. Б. О первоначальном варианте «Сказания о Мамаевом побоище» // Советское славяноведение. 1970. № 6. С. 27–36; Он же. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М., 1975. С. 316–317, 330–332, 431–442; Азбелев С. Н. Повесть о Куликовской битве в Новгородской Летописи Дубровского // Летописи и хроники. 1973 г. М., 1974. С. 164–172; Он же. Об устных источниках летописных текстов (на материале Куликовского цикла) // Летописи и хроники. 1976 г. М., 1976. С. 78–101; Летописи и хроники. 1980 г. М., 1981. С. 129–146. Критику точек зрения указанных исследователей см.: Салмина М. А. Еще раз о «Летописной Повести»… С. 6–39.
442
В своих ранних работах Л. А. Дмитриев полагал, что «Сказание» было составлено в 10-х годах XV века. См. подробнее: Дмитриев Л. А. О датировке… С. 190–199. Впоследствии исследователь несколько расширил собственную же датировку (см.: Он же. Куликовская битва в литературных памятниках Древней Руси // РЛ. 1980. № 3. С. 21–23; Он же. Литературная история… С. 341–342).
443
Кстати, А. А. Шахматов также полагал, что составление «Сказания» следует относить к первой четверти XVI века. См.: Шахматов А. А. Отзыв… С. 117.
444
В. С. Мингалев, исходя из гипотезы о том, что в основу Летоп., которую он считал первоначальной, положена летописная повесть (HIV-CI), полагал, что «Сказание» не могло быть составлено до 40-х годов XV века. Верхней же границей датировки памятника исследователь считал 1547–1548 годы, к которым относится появление «Большой челобитной» Ивана Пересветова. Дело в том, что в этом произведении И. С. Пересветов упоминает своих «пращуров и прадедов», героев Куликовской битвы — Пересвета и Ослябю; это дает повод исследователю, вслед за А. А. Зиминым, предполагать знакомство автора челобитной со «Сказанием о Мамаевом побоище» (см.: Сочинения И. Пересветова. М.; Л., 1956. C.236–237. Ср.: Зимин А. А. И. С. Пересветов и его современники. Очерки по истории русской общественно-политической мысли сер. XVI в. М., 1958. С. 270–271, 285, 301–311). Окончательная датировка дается В. С. Мингалевым «на основе анализа исторических реалий, встречающихся в «Сказании»». См. подр.: Мингалев В. С. «Сказание о Мамаевом побоище»… С. 12–13.
445
М. А. Салмина, не разделяя мнение В. С. Мингалева о первоначальности Летоп., высказала мнение о близости «Сказания» Осн. редакции и летописной повести «и в сюжетной линии, и в композиционном повествовании», и текстуально. Поскольку появление летописной повести о Куликовской битве связано с составлением общего протографа HIV и CI, к которым и восходят все ее чтения, то и «Сказание» не могло бы возникнуть раньше этого времени — середины XV века. (см. подробнее: Салмина М. А. К вопросу о датировке… С. 124). Ю. К. Бегунов также полагал, что «Сказание» составлено в этот промежуток времени, однако по другим основаниям. Исследователь, изучив характер использования в «Сказании» одного из его источников — Жития Александра Невского, пришел к выводу, что автор «Сказания» пользовался Житием второй редакции, «сложившейся одновременно» с летописным «сводом 1448 года»; верхнюю границу датировки Ю. К. Бегунов также связывал с историей ВП (см.: Бегунов Ю. К. Об исторической основе… С. 484–485).
446
В. А. Кучкин исходил из факта упоминания в «Сказании» Константино-Еленинских ворот Московского Кремля. До 1476 года ворота назывались Тимофеевскими, а новое их название впервые появляется в источниках лишь с 1490 года. Исследователь связал переименование ворот со строительством новых кремлевских стен, происходившим в 1485 году. По его мнению, именно после этого времени и могло появиться «Сказание». Помимо всего прочего, предложенная В. А. Кучкиным датировка в принципе не противоречит датировке М. А. Салминой, строящейся на совершенно иных основаниях. Последнее делает выводы B.А. Кучкина еще более убедительными. См.: Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле… C.7; Он же. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы… С. 109–114.
447
В одной из работ Б. М. Клосс датировал составление памятника 1513–1518 годами (см. подробнее: Клосс Б. М. Об авторе и времени создания «Сказания о Мамаевом побоище»… С. 259–262), позже он пересмотрел свою точку зрения, предложив датировать «Сказание» 1521 годом (см.: Он же. Избранные труды. Т. 2. М., 1998. С. 333–345).
Достоверность сообщаемой в «Сказании» информации по-разному оценивается в литературе. Ряд исследователей с доверием относится к сообщениям позднего рассказа о Куликовской битве, оценивая памятник как «выдающийся исторический документ» [448] . Другие же говорят о «недостоверности» большинства фактов, приводимых в «Сказании» [449] . Последняя точка зрения представляется более обоснованной: «Сказание», возникнув через столетие после описываемых событий, не могло достоверно изображать Мамаево побоище. Отраженные же в произведении сведения более ранних источников в преобразованном виде в основном восходят к дошедшим до нас рассказам о Куликовской битве. Кроме того, судя по всему, автор памятника и не ставил перед собой цели создать «достоверный отчет о Куликовской битве». Вероятнее всего, его задачи были иными.
448
См., напр.: Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Орда и ее падение. М.; Л., 1950. С. 290; Тихомиров М. Н. Древняя Москва… С. 203.
449
Мингалев В. С. «Сказания о Мамаевом побоище»… С. 15. В. А. Кучкин предложил при реконструкции событий 1380 года опираться в первую очередь на рассказ Рогожского летописца, содержащий краткую летописную повесть, а также на ряд ранних летописных текстов и «Задонщину». См.: Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле… С. 6–8; Он же. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский… С. 114.
Среди памятников «куликовского цикла» «Задонщина» занимает особое место. С одной стороны, указанное обстоятельство обусловлено ее непростой литературной историей, изучение которой до сих пор не позволяет сделать до конца обоснованные выводы о происхождении, времени составления и влиянии памятника на другие сочинения, посвященные Куликовской битве. С другой стороны, жанровое своеобразие «Задонщины», ее неоспоримая близость «Слову о полку Игореве» (является ли эта особенность результатом подражания «Слову», или, наоборот, автор последнего воспользовался «Задонщиной» в качестве источника для вдохновения — это другой вопрос) предопределили особое место «поэтического отклика» на события Куликовской битвы в истории древнерусской литературы [450] .
450
В этой связи реконструкция того, как воспринимал монголо-татар автор памятника, сталкивается с рядом существенных трудностей. Главная из них связана с интерпретацией тех мест произведения, которые имеют непосредственную близость к тексту «Слова». В случае принятия гипотезы о первичности «Задонщины» (это предположение исследователей часто подвергается вполне обоснованной критике) перед исследователем встает необходимость проведения специального текстологического анализа, призванного подтвердить избранную им версию литературной истории этих произведений. Взгляд же на «Задонщину» как оригинальный, первичный по отношению к «Слову» памятник вовсе не исключает, а, наоборот, предполагает объяснение тех немаловажных для интересующей нас проблемы обстоятельств, в силу которых автор «Слова» смог перенести характеристики татар на половцев, принадлежащие перу составителя «Задонщины». Если же встать на позиции тех ученых (а их большинство, и их мнения представляются более аргументированными), которые предполагают первичность «Слова», то возникает опасность переноса того, как воспринимал половцев автор «Слова о полку Игореве» на авторское восприятие татар в «Задонщине». В качестве разрешения сформулированных выше противоречий полагаю допустимым опираться на разделяемую большинством исследователей точку зрения о вторичности чтений «Задонщины» по отношению к «Слову». В силу указанных сложностей, связанных с реконструкцией восприятия монголо-татар в «Задонщине», полагаю также возможным исходить из предположения об осознанном характере заимствований автором произведения о Куликовской битве оценок и описаний «поганых». Тем более что, как показал А. А. Горский, «характерной чертой заимствований в «Задонщину» из «Слова о полку Игореве»» являлся прием «обратного параллелизма» (термин А. А. Горского. — В. Р.), состоящий «в перенесении на татар того, что относилось к русским» в «Слове». См.: Горский А. А. Историко-поэтическая концепция «Задонщины»… С. 98.
Упоминания о татарах и Мамае в «Задонщине» достаточно лапидарны [451] . Наиболее часто встречающееся определение татар — «поганые», в единичных случаях они — «хинови» [452] , «бусорманы» [453] . Сам Мамай постоянно именуется «поганым», лишь однажды он назван «супостатом» русских князей [454] и «безбожным» [455] . Также в ряде списков «Задонщины» Мамай именуется «царем» [456] .
451
Тексты «Задонщины» цитируются по изданию: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла… С. 535–556.
452
Там же. С. 537, 552.
453
Там же. С. 539, 540, 549 и др. В большинстве случаев в списках «Задонщины» упоминаются не сами «хинови» и «бусурмане», а элементы воинской одежды с соответствующими указаниями на принадлежность татарам: «шеломы хиновские» «боданы бесерменьскыя»; в К-Б татары названы «хинелами». См.: Там же. С. 538, 543, 549.
454
Список У. См.: Там же. С. 535.
455
Список У. См.: Там же. С. 540.
456
Это списки У и С. См.: Там же. С. 535, 550–552, 555. Как показал А. А. Горский, «выражение «поганый царь Мамай» (курсив наш. — В. Р.), встречающееся только в списке С «Задонщины», скорее всего, не восходит к авторскому тексту». См. подр.: Горский А. А. Историко-поэтическая концепция «Задонщины»… С. 83.
Немаловажно, что ряд присвоенных татарам эпитетов («поганые», «хинови») так или иначе перекликается с именованиями половцев в «Слове о полку Игореве» [457] . Судя по всему, указанное обстоятельство связано не только с текстуальной близостью обоих памятников, но и с вполне осознанным со стороны автора «Задонщины» отождествлением двух «поганых» народов — половцев и татар [458] . Вряд ли можно согласиться с мнением Д. С. Лихачева, полагавшим, что в «Задонщине» присутствует «настойчивое именование половцами… татар» [459] . Отождествление войска Мамая с половцами происходит в завуалированной форме: по крайней мере, ни в одном из списков «Задонщины» татары не названы напрямую «половцами», хотя подобное именование «поганых», судя по текстам краткой и пространной летописных повестей о Куликовской битве, а также «Сказания о Мамаевом побоище», было широко распространено [460] . Как пишет А. А. Горский, «отождествление (татар с половцами. — В. Р.) было естественным для русского человека конца XIV века, и не только потому, что половцы составляли значительную часть населения Золотой Орды, но и потому, что оно соответствовало историческим представлениям, бытовавшим в Древней Руси» (курсив наш. — В. Р.). По мнению исследователя, истоки подобных взглядов на татар следует искать в том представлении о сущности «поганых» вообще, которое, в свою очередь, долгое время опиралось на «Откровение» Мефодия Патарского и согласно которому приходящие на Русь восточные народы ассоциировались с потомками Измаила. К этим легендарным «измаильтянам» относились одновременно и половцы, и татары [461] . Вероятно, автор первоначального текста «Задонщины», а вслед за ним и составители всех ее списков, последовательно избегавшие прямых именований татар «половцами», имели на это свои причины.
457
Ср.: «поганыя плъки половецкыя»; «поганыя головы половецкыя»; «великое буйство подасть Хинови»; «наводити поганыя на землю Русскую». См.: ПЛДР. XII век. М., 1980. С. 374, 376, 378, 380, 382.
458
Первым акцентировал внимание на том, что в «Задонщине» эпоха Куликовской битвы сопоставляется с эпохой «Слова о полку Игореве», Д. С. Лихачев. По его мнению, автор «Задонщины» отождествил половцев с татарами, а битву на Каяле — с поражением на Калке и символически противопоставил, таким образом, начало иноземного ига (события, описываемые в «Слове») и его конец. См. подробнее: Лихачев Д. С. «Задонщина» // Литературная учеба. 1941. № 3. С. 90–96; Он же. Национальное самосознание Древней Руси. М.; Л., 1945. С. 76–78; Он же. Культура Руси эпохи образования Русского централизованного государства (XIV — начало XVI в.). Л., 1946. С. 86–88; Горский А. А. Историко-поэтическая концепция «Задонщины»… С. 70.
459
Лихачев Д. С. Черты подражательности «Задонщины»… С. 306.
460
Сказания и повести… С. 14, 20, 25 и далее.
461
См. подробнее: Горский А. А. Историко-поэтическая концепция «Задонщины»… С. 71.