Monpti
Шрифт:
Я люблю твои глаза, Как ребенок-егоза Любит более всего То, что прячут от него.
Если какой-нибудь женщине когда-либо взбредет в голову быть со мной милой и готовой к любви, она у меня узнает – я буду ее так мучить, что – чтобы черт всех баб…
Двадцатая глава
Сегодня я узнал от горничной, что супружеская пара с кружевными трусиками съехала.
Передо мной вдруг возник образ Мари-Луиз: бледная узкоплечая женщина с большими карими глазами. Женщина, которая может только плакать. Анн-Клер –
В одну из суббот вечером Анн-Клер говорит:
– Завтра мои родители уезжают погостить в Сен-Клу и вернутся лишь во второй половине дня. Я не поеду – скажу, что болит голова, и приду к тебе. Уже в полдевятого я могу быть здесь, хочешь?
– Приходи, любовь моя, я буду ждать тебя.
В семь утра я уже на ногах. Комнату мне пришлось убрать самому, так рано здесь еще не убирают. В четверть девятого я покончил с уборкой и лег на кровать.
Сейчас Анн-Клер выходит из дома. Я мысленно сопровождаю ее. Вот она выходит из метро, теперь идет по улице Сен-Жакоб, вот стоит перед отелем и поднимается наверх. Но она не приходит. Стук маленьких туфелек по старым деревянным ступенькам все еще не слышен.
Сегодня я намерен быть похитрее. Я обвяжу ее красивыми словами. Женщины хотят этого, она же сама сказала.
Девять часов уже прошло.
Уже четверть десятого, а ее все еще нет.
Иногда я слышу шаги, но они затихают на первом или втором этажах, и хлопанье отдаленных дверей кладет конец всем мечтаниям.
Это просто невозможно вынести. Она опаздывает больше чем на час.
Значит, она всего лишь играет со мной?
Я покончу со всей этой историей, хватит ждать. Когда мужчина жесток с женщиной, то он, по сути, мстит всего лишь за это вечное ожидание, доведенное женщинами до настоящего садизма. Ничего нет более унизительного. Может, с ней что-нибудь случилось? Этот вопрос всегда задают в таких случаях, и ни разу он не был справедлив. Еще никто не умирал накануне свидания.
Я беру шляпу и хочу выйти. Когда я открываю дверь, я слышу знакомый стук каблуков, но не такой проворный и быстрый, к какому я привык, скорее медленный и тяжелый. Это кто-то другой, должно быть, конечно, полная женщина. (Мне сейчас подумалось, что полные женщины всегда пахнут белками, по крайней мере те, кто посещает отель «Ривьера».) Я свешиваюсь через перила.
Это Анн-Клер, но она несет большой белый пакет. Что она там тащит, интересно?
Я возвращаюсь в свою комнату и жду. Спустя некоторое время в дверь стучат. Я открываю. В руках у нее большая коробка из-под шляп.
– Почему ты идешь так поздно?
– Тсс! – отвечает она таинственно.
– Что в этой шляпной картонке?
– Держи ее осторожнее, но смотри, она очень тяжелая. Я ставлю картонку на пол.
– Почему ты опоздала?
– Ставь не на пол, а на стол.
– Что в этом пакете?
Она открывает коробку и вынимает оттуда две тарелки, приборы, салфетки и другие свертки, помельче. Наконец
– Что это?
– Pot-au-feu. Это мы сегодня будем есть на обед. Я приготовила. Я уже с шести утра варила. Теперь все готово. Я шла пешком, иначе в метро или в автобусе могло опрокинуться. Сейчас я совсем без рук. Мне пришлось готовить для тебя дома, потому что, если бы я делала это здесь, у тебя был бы снова скандал, да по-настоящему здесь и не приготовишь. А ты как думал? Должен же ты наконец знать, как я умею хорошо готовить.
Ужасно. Я кажусь себе этаким «солдатом Марии». Что сказать на это? Наша связь день ото дня все более вырождается. В следующий раз она украдет деньги из моего кармана, и я даже не замечу. Отныне я должен пересчитывать каждый сантим и записывать. Вот это жизнь?!
– Ну, пока.
– Что такое? Куда ты идешь? – спрашивает она испуганно.
– Я приглашен на обед в посольство.
– А мне что делать?
– Ты можешь есть свой pot-au-feu.
– Одна? Тогда я умру.
– Это невозможно!
– Здесь так много всего, и все испортится до завтра. Я хотела пообедать с тобой.
– Я здесь ни при чем.
– Ты отлично знал, что я приду, – почему ты позволяешь себе такие вещи?
– Я жду тебя с половины девятого, а сейчас половина десятого.
– Мы же хотели целый день провести дома.
– Мне позвонили из посольства, я только схожу на обед и сразу приду обратно. Ешь спокойно одна. Servus. Это обед с политической подоплекой.
– Тогда хорошо, идем!
– Что значит «идем»? Тебя не приглашали.
– Я пойду с тобой и скажу посланнику, что он не должен меня обижать.
– Не каждый так запросто может попасть к посланнику.
– Я же с тобой, а ты не «каждый».
– Посланник ненавидит французов.
– Вот как? Чего же ты молчишь! Тогда это не интеллигентный человек. Зачем тогда он здесь стал послом? Только чтобы нас ненавидеть?
– Это я не смогу тебе объяснить, ты бы все равно не поняла. Это слишком сложно.
– Я провожу тебя до посольства и подожду снаружи.
– Такой обед длится часа два-три, и после него тоже нельзя сразу уходить.
– Я подожду тебя на улице. Я буду прогуливаться.
– Тогда у меня кусок в горло не полезет.
– Ну и лучше будет. Мы позже поедим вдвоем.
– Нет, это не годится.
Она стоит против меня совершенно бледная. На столе дымится pot-au-feu.
– Ты идешь не к посланнику, ты идешь к женщине.
– Чепуха!
– Если я увижу эту женщину с тобой… и она засмеется…
Ее рот дрожит, она хватается за крышку стола.
– Тогда я возьму… большой камень… и подойду к этой… женщине… и… и… подниму большой камень и… убью себя!
Огромная злость сменяется тихим, жалобным плачем. Жизнь дурацкая штука.
– Ладно, приготовь еду, мы обедаем дома.
Она чувствует, что это не естественный результат нашего предыдущего разговора. Анн-Клер деловита и не произносит ни слова. Обед проходит в молчании.