Монстрячий взвод
Шрифт:
Вся проблема была в реке Нек. Она вилась по плодородной илистой равнине, точно оброненная проволока, но иногда из-за новых притоков или даже повалившегося дерева она разламывалась, точно прут, и изменяла свое русло на несколько миль вокруг. А ведь эта река была границей между двумя странами…
— … но в этот раз все на их стороне, мерзавцы! — услышала она, отвлекаясь от своих мыслей. — И знаете почему? Все из-за Анк-Морпорка! Потому что мы не пропускали их почтовые кареты на нашу землю и разрушили их щелкающие башни, которые были Отвержены Нугганом.
— Мне казалось, там более трехсот мест поклонения, — перебил его Маледикт.
Страппи уставился на него в безмолвной ярости и смотрел до тех пор, пока вновь не обрел способность говорить.
— Анк-Морпорк богомерзкий город, — поправился он. — Отравлен, как и их река. Вряд ли пригоден для людей теперь. Ведь они пускают всех — зомби, оборотней, гномов, вампиров, троллей… — oн вспомнил, кто его слушает, замялся и поправился вновь: — … что в некоторых случаях может, конечно, и хорошо. Но это ужасное, похотливое, беззаконное, перенаселенное место, и потому-то князь Генрих его так любит! Этот город завладел им, подкупил его дешевыми побрякушками, потому что именно так Анк-Морпорк и поступает. Они покупают вас, ты прекратишь перебивать или нет! Как я смогу вас научить хоть чему-нибудь, если вы будете постоянно задавать вопросы?
— Мне просто интересно, почему он перенаселен, капрал, — произнес Тонк. — То есть, если там все настолько плохо.
— Потому что они тупы, рядовой! И они прислали сюда полк, чтобы помочь князю Генриху захватить нашу любимую Родину. Он отвернулся от праведных путей Нуггана и принял Анк-Морпоркскую безбожн… богомер-зость. — Страппи, казалось, был доволен своим ответом, и продолжил. — Пункт Два: кроме всего прочего Анк-Морпорк прислал Мясника Ваймса, самого ужасного человека во всем этом ужасном городе. Они не отступятся, пока не уничтожат нас!
— Я слышал, что Анк-Морпорк просто разозлился из-за того, что мы уничтожили эти башни, — вставила Полли.
— Они были на нашей территории!
— Да, но ведь до того они были на территории Злобении… — начала Полли.
— Слушай сюда, Партс! — Страппи злобно ткнул в нее пальцем. — Нельзя стать такой же великой страной как Борогравия, не наживая себе врагов! И это подводит нас к Пункту Три. Партс, ты сидишь тут и думаешь, что ты такой умный, да? Вы все такие. Я вижу. Что ж, тогда подумайте вот над этим: может, вам и не все нравится в своей стране, так? Может, это не самое лучшее место, но оно наше. Вы думаете, что законы здесь не самые правильные, но они наши. Может горы и не самые красивые и не самые высокие, но они наши. Мы сражаемся за то, что наше, ясно? — Страппи положил руку на сердце.
Восстаньте, сыны Родины!
Не пить вам больше вина из кислых яблок…
Они подхватили, каждый по-своему. Просто потому, что ты должен. Даже если ты всего лишь открываешь и закрываешь рот — ты должен. Даже если ты просто повторяешь «нэй-нэ-нэ» — ты должен. Полли, будучи из тех людей, кто в подобные моменты пристально рассматривает остальных, заметила, что Шафти поет
Кo всеобщему изумлению, Страппи продолжил петь — в одиночестве — весь второй куплет, который никто толком уже и не помнил, и самодовольно улыбнулся им: Я-больший-патриот-чем-вы.
После они попытались заснуть. От двух одеял земля мягче не стала. Некоторое время они лежали молча. Джекрам и Страппи спали в своих палатках, но инстинктивно новобранцы подозревали, что Страппи будет подсматривать и подслушивать у входа в палатку.
Через час, когда дождь застучал по парусине, Карборунд произнес:
— Латно, кажеца, я понял. Если люди — грууфарские глупцы, то мы будем драться за эту грууфарскую глупость, потому што этто наша глупость. И этто будет хорошо, так?
Кто-то из них сел, пораженный подобным заявлением.
— Я понимаю, что должен бы знать это, но все же, что значит «грууфарский»? — в темноте раздался голос Малдикта.
— А, этто… да, когда папа-тролль и мама-тролль…
— Хорошо, да, кажется, я понял, спасибо, — заторопился Маледикт. — А здесь у нас, друзья мои, не что иное, как патриотизм. Хороша она или нет, но это моя страна.
— Ты должен любить свою страну, — произнес Шафти.
— Ладно, что именно? — голос Тонка донесся из дальнего угла палатки. — Утренний свет над горами? Ужасную еду? Эти чертовы Отвержения? Или всю мою страну, кроме того кусочка, на котором сейчас стоит Страппи?
— Но мы же воюем!
— Да, вот тут-то они нас и поймали, — вздохнула Полли.
— Что ж, я не куплюсь на это. Грязная игра. Они отмахиваются от тебя, но стоит им рассориться с другой страной, как тут уже ты должен сражаться за них! Страна становится только твоей, если речь заходит о войне! — вспылил Тонк.
— Все лучшие люди сейчас в этой палатке, — раздался голос Уоззи.
Неловкое молчание заполнило палатку.
Дождь все продолжался, и вскоре брезент стал протекать.
— А что будет, эмм, если ты завербуешься, а потом решишь, что тебе это не надо? — наконец произнес кто-то.
Это был Шафти.
— Кажется, это называется дезертирством, и тебе отрубят голову, — ответил Маледикт. — В моем случае это будет пустой тратой времени, но ты, дорогой Шафти, поймешь, что это поставит крест на всей твоей общественной жизни.
— Я никогда не целовал эту чертову картину, — признался Тонк. — Я перевернул ее, когда Страппи не смотрел на меня, и поцеловал ее сзади!
— Они все равно скажут, что ты целовал герцогиню, — махнул Маледикт.
— Ты п-поцеловал г-герцогиню сзад-ди? — ужаснулся Уоззи.
— Это была всего лишь картина, ясно? А не она сама. Ха, да я б и не стал целовать, если б это было так! — из разных уголков палатки донеслись хихиканья и какой-то смешок.
— Это было п-подло! — шипел Уоззи. — В раю Нугган видел как ты это сд-делал!