Морально противоречивый
Шрифт:
Внутри меня назревает небольшая война. Мне убить ее? Она моя сестра. Но Майлз прав в том, что привязанности только делают тебя слабым. А слабым я никогда не хотел бы быть.
Не тогда, когда я так усердно работал, чтобы очистить себя от любой слабости, которая у меня может быть.
И так, как я продолжаю рационализировать решение, ответ ясен.
Мне нужно быть сильным.
Ваня будет только тянуть меня вниз — с этой хрупкой привязанностью, которую я все еще испытываю к ней, и с присущей ей слабостью.
Я
К тому времени, как я добираюсь до нашей комнаты, решение принято. И каким-то образом Ваня тоже это знает.
Она пристально наблюдает за мной, когда я вхожу в комнату, спрятав нож за спиной. Когда она смотрит на мое лицо, она закрывает глаза и делает глубокий вдох. Когда она снова открывает его, на ее лице, кажется, появляется умиротворение.
Медленно, очень медленно она встает. Ее шаги шаткие, движения неуклюжие, поскольку она едва может контролировать свое собственное тело.
— Влад, — произносит она мое имя своим мелодичным голосом, и на мгновение мое сердце болезненно бьется в груди, громко и агрессивно бьется о мою грудную клетку.
И даже когда я рационализирую невероятность этого, я знаю, что что-то не так.
Я ошибаюсь.
Но я не зацикливаюсь на этом. Не тогда, когда финальное испытание в пределах моей досягаемости. Кто знает, может быть, Майлз возьмет меня к себе в помощники на полный рабочий день.
Она стоит передо мной, склонив голову набок и смотрит на меня так, как будто видит в последний раз. Как будто она знает.
— Я никогда не говорила тебе, — начинает она, внезапно отводя взгляд, — но я знаю, что ты сделал для меня.
Я дважды моргаю, хмурясь.
— Что ты имеешь в виду?
— Я знаю, что ты пытался спасти меня, и в процессе ты потерял себя. И поскольку я знаю, что… это и моя вина тоже, — она делает глубокий вдох, — я не виню тебя. Я тебя нисколько не виню.
— Ваня… Ви, — зову я ее по имени, грустная улыбка на ее лице, когда она это слышит.
— Если бы не я… — она замолкает, и я замечаю слезу в ее здоровом глазу. — Может быть, ты все еще был бы собой.
— Я не понимаю, — говорю я. Как я мог потерять себя, когда наконец нашел свое призвание?
— Я знаю, что ты не понимаешь, — она качает головой.
Видя ее так близко, я понимаю, что мне нужно воспользоваться ее близостью. Открыв набор ножей, я достаю самый большой клинок, готовый выполнить свою миссию.
Но когда я поднимаю его перед ней, она не двигается. Она вообще не реагирует.
Она просто смотрит мне в глаза, слегка кивает, ожидая, что я убью ее.
И в этот момент, несмотря на всю мою убежденность в том, что я должен это сделать, несмотря на все мои рассуждения о том, что я должен убить свою собственную сестру — моего близнеца, — я обнаруживаю, что не могу.
— Я не могу, — слова выскальзывают из моего рта, мой голос едва громче шепота.
Моя грудь неприятно напряглась,
У меня перехватывает дыхание, когда нахлынули воспоминания, боль медленно усиливается, мои конечности парализует страх, когда я просто смотрю на нее.
— Я не могу, Ви, — шепчу я.
— Можешь, — отвечает она, и, прежде чем я успеваю опомниться, она хватает руку, держащую нож, направляя кончик лезвия прямо под грудину, прежде чем толкнуть изо всех сил, направляя его к сердцу.
Раздается громкий вздох.
Я не знаю, от меня это или от нее. Ее губы приоткрылись, она продолжает вонзать нож в свою плоть.
— Закончи это, — мягко убеждает она меня. — Дай мне успокоиться, Влад. Я больше не хочу, чтобы мне причиняли боль.
Эти слова ломают что-то внутри меня, когда я вонзаю нож глубже, реальность отстает в моем сознании.
Я давлю и давлю, пока не пойму, что пронзил ее сердце.
И как только я вытаскиваю нож, кровь стекает и вытекает из этого жизненно важного органа, происходит что-то еще.
Рыдание застревает у меня в горле, мои щеки влажные, а из глаз вытекает какая-то жидкость — слезы. Я смотрю, как кровь медленно покидает ее тело, ее глаз застыл в том же положении, ее тело вертится, прежде чем упасть, и я чувствую худшую боль, которую я когда-либо испытывал в своей жизни.
Я не должен чувствовать боль.
Я не должен чувствовать.
И все же я это делаю. Я чувствую это до глубины души. Это разрушает каждый уголок того, что я считаю собой, пока я не окажусь лишенным того, что по сути делает меня человеком.
Был ли я когда-нибудь?
Мои глаза сосредоточены на этой крови — сути ее жизни — когда она продолжает литься. Течет и течет, пока больше не останется места для утечки.
— Нет, — огрызаюсь я. — Нет, — я качаю головой, нож выпадает из моей руки, когда я опускаюсь перед ней на колени, мои руки хватаются за кровь и пытаются вернуть ее обратно в нее.
— Ты не можешь, — бессвязно бормочу я, — ты не можешь оставить меня, Ви… Нет.
Внутри меня есть безумие, которое, кажется, высвобождается в тот самый момент, мое здравомыслие выходит за пределы нормальных границ и наполняет безумием каждую клетку моего тела. Потому что нет другого объяснения тому, что я делаю.
Не тогда, когда я пытаюсь влить кровь в свою уже мертвую сестру. Не тогда, когда наполненный болью боевой клич срывается с моих губ, мои пальцы ложатся на нож, когда я ударяю им по ее груди, открывая ее и вытаскивая этот орган из ее тела, баюкая его в своей руке и пытаясь заставить его снова работать.