Моральный патруль. ОбличениеЪ

Эсаул Георгий

Одну, только одну фотографию вобнимочку – разве я не заслужила своей кожей и серебром – одну фотографию с тобой, вождь патруля?

Подружкам навру, и любовникам солгу, скажу, что ты – мой любовник; мои друзья сгорят от зависти, проклянут меня, как похитительницу огня. – Жена художника настроила фотоаппарат, поставила на штатив, нажала кнопку замедленной съёмки – так институтка снимает на камеру свои занятия фортепиано.

Женщина

прыгнула, повисла на шее Конана варвара, прильнула к нему, как мышь прячется под носорогом во время пожара в лесу.

— Отличная фотография, шедевр, восторг и сияние неба! – женщина рассматривала снимок, щебетала, затем сорвала с себя одежды и плясала обнажённая вокруг гроба с бабушкой – так шаман оживляет убитого тюленя. – Завидуй, парализованная бабка, моей красоте и удаче – с красавчиком варваром силачом сфотографировалась – предел мечтаний: сбылись мои мечты, а теперь и в разгул можно, и в отшельницы без одежд.

Конан варвар спустился по лестнице, улыбнулся воительнице Элен.

Патрульная из канистры обливала керосином мебель, плескала на стены, словно проводила генеральную уборку.

Граф Яков фон Мишель подкручивал ус, молчал, не знал, почему девушка, когда штраф получен, мстит; не вмешивался, чувствовал, что по закону, и так положено, чтобы – помнили, как рубец на щеке.

Выбежали из дома; полыхнуло зарницей; на втором этаже засмеялась жена художника, с фотоаппаратом выскочила в окно, удачно упала на ворох шкурок соболей.

Художник затрясся в истерике, кусал губы в припадке, подбежал к Элен: «Обещайте, не обманите, патрульная, что вспомните о моих пнях!

Я буду целовать воспоминания о вас, о вашей доброте, и каленым железом в мозгу нарисую картину – вы на пне!»

С воем в окно вылетела горящая бабушка, но без гроба, как без путевки в Мир иной.

Якобы парализованная, старушка бегала, сбивала пламя с волос, но успокоилась, когда Конан варвар одним ударом дубины отправил её к предкам.

— Не штрафовать же старушку! – Конан покосился на толпу горожан, будто море алкогольное разлилось из погребов.

— Джек, граф Яков фон Мишель, пора обратно! – Воительница Элен направила на гогочущих и вопящих дуло протонного огнемета – так прима балерина вытягивает губы для поцелуя. – Нельзя штрафовать и обличать сразу всех подряд – очухаются, опомнятся, восстанут Фениксами из крематорийного пепла.

— Держите патрульных мужчин за волосы, а девку ихнюю – за груди-батоны! – предводитель народных

масс первый швырнул в графа Якова фон Мишеля камень, отфутболивал свою совесть, запятнанную убийством матушки.

Через час моральные патрульные на плацу ожидали лейтенанта Рухильо; воительница Элен по привычке скинула с себя все одежды, загорала, натирала тело мазями из дюжины баночек, втирала в кожу молодость.

Конан варвар разговаривал с дубиной, ластился к ней, как к богатой купчихе.

— Не пойму! Ничего не пойму в хитросплетении судеб и дорог, в пнях, оголенных частях женских тел и в безвольности пней! – граф Яков фон Мишель горячился, размахивал руками, даже не заглядывал в томик стихов лорда Гуда фон Пацюка.

— Мы заработали двадцать семь луидоров, минус – доля лейтенанта Рухильо, очень даже премило, – воительница захватила полотенце, пошла к быстрой реке, счастливой, что не живая. – Без вас, граф Яков фон Мишель, мы бы ничего не получили; вы – благородный, окутали нарушителей моралью, нравственностью, словно ласкали любимую поэтессу.

— Мне деньги не нужны, мне нужна мораль! – граф Яков фон Мишель поправил перо на шляпе, проверял – на месте ли голова. — Вы всегда делитесь деньгами с лейтенантом, не утаиваете для себя, как поэт прячет дорогую рифму?

— Если обманем лейтенанта, то потеряем доверие друг другу, а для морального патруля потеря доверия – смерть! – Конан варвар произнес длинно, запнулся и от яркого света прикрыл глаза дубиной, словно прыгнул в бездонный колодец Тахура.

— Развеялся бы мрак моих сомнений; без ботинок иду, но в ботфортах, а радость, будто я сочинил новую Оду Фелиции, - граф Яков засмеялся, обращался к облакам-слушателям: – Спешу на помощь любимой Принцессе Сессилии Гарсиа Ганди Маркес Делакруа, но дорОга – окольная, вьется средь правды и лжи; мало в дороге благородства, с каждым днём я ухожу всё дальше и дальше от моральной устойчивости, но почему-то кажется, что именно этот путь приведет к Истинному благородству; освобожу Сессилию Гарсию, прибуду на Планету Гармония очищенный морально, полный эстетических порывов; и моё второе лицо академики живописи, философии, деятели музыки назовут восхождением на другую спираль моральной устойчивости, благонравия, добродетели и откровенней во всех видах искусства – так обнаженная натуристка виолончелистка смычком перелистывает страницы Книги Судеб.