Морана

Кулаков Алексей Иванович

— «ДШК» сразу на десяти машиностроительных заводах делают: вот на какой-нибудь из них и переведут. Или сразу в наркомат вооружений «поднимут», и будет уже оттуда помогать Владимирову налаживать производство его пулемета на Урале. По «КПВ» такие планы спустили, что прямо ой-ой!..

Заковав хвост своей гривы в зубастый замок увесистой заколки-клипсы из черного нефрита, девушка поднялась и огладила платье, расправляя его на боках. Крутнулась — да так, что подол взлетел выше бедер, затем пошла к окну, где глянула сквозь покрытое каплями дождевой влаги стекло на пустую дорогу и присела на подоконник:

— Странно: обычно премии и ордена вручает товарищ Калинин, но мне рассказали, что в этот раз церемонию награждения провел товарищ Ворошилов.

Расправляющая пышный бант на груди своего парадно-выходного платья, Галина Ивановна тут же потеряла интерес к своему отражению в настенном зеркале и развернулась к воспитаннице с молчаливым вопросом.

— По слухам, Михаил Иванович приболел сердцем от хронического переутомления, и теперь на санаторном лечении в Крыму. Настоящие большевики, они такие: горят на работе, не жалея себя ради блага трудового народа.

Едва заметно кивнув, черноволосая модница плавно повернулась обратно, продолжив поправлять какие-то только ей одной видимые

недостатки. Однако, заметив в отражении, как со стола убирают сумку с травмоопасным предметом (особенно для ее ног!), и припомнив интересные надписи на его темно-серых боках, женщина с любопытством поинтересовалась:

— А почему «ПМ»? В смысле, это какая-то военная аббревиатура?

— Ну да. Сначала хотели «Кленом» назвать, потом передумали и решили…

С улицы донесся гнусавый звук автомобильного клаксона: оборвав фразу и поглядев в окно, блондиночка направилась на выход, ловко подцепив на указательный пальчик ключ от номера с грушевидным брелком-подвеской. Осторожно спускаясь по лестнице с вытертыми деревянными ступеньками, директриса припомнила один момент из недавней московской истории и тихо поинтересовалась:

— Ты меня тогда в гостинице попросила дать поговорить наедине с этим противным армянином Даниэляном. Если не секрет, что ты ему сказала? Никак из головы не выходит, какой он довольный тогда вышел.

С недовольной миной поправляя явно мешающие (вернее, еще не совсем привычные) новые серьги с капельками граненых аметистов, юная девица спокойно ответила:

— Сказала, что все поняла и сделаю как надо.

Галина Ивановна молчала до тех пор, пока темно-синий заводской «Бьюик» не отъехал от заводской же гостиницы — и только после этого на грани слышимости едва заметно усмехнулась:

— И ведь не обманула!..

* * *

Большую часть обратного путешествия в Минск товарищ Липницкая вновь продремала, отходя от гостеприимства ковровских заводчан вообще, и сразу трех лауреатов Сталинской премии в частности. Всего за один вечер ей наговорили столько комплиментов, что она даже перестала их запоминать и различать — какие предназначались ей как директору детского дома, в котором выросла такая талантливая воспитанница, а какие лично ей, как красивой женщине. Впрочем… Вот те, вторые, все же запоминались получше. Да и воспринимались как-то приятнее. Хотя на крымское вино и шампанское так налегать все же не стоило: вроде бы не на пустой желудок все это употреблялось, а вот поди же ты! Наверняка сказалось и то, что женский организм еще не вполне пришел в себя от ярославских домашних наливочек. Еще Галина Ивановна никак не могла вспомнить, когда и каким образом она умудрилась обменять билеты их обычных лежаков-плацкарт на роскошное двухместное купе в спальном вагоне первого класса. Причем ведь и денегв кошельке совсем не убавилось! Сонная (тоже отсыпалась впрок, как сурок) Сашенька тоже не смогла что-то пояснить, как и предупредительная проводница — заглянувшая на утро с бутылочкой «Боржоми» и поведавшая, что с ее стороны все оформлено как надо.

Меж тем, пока женщина и ее воспитанница пересекали просторы необъятной Родины, в мире случилось одно неоднозначное событие, которое поначалу осталось… Ну, скажем так: его заметили, но истинных масштабов не оценили. Да, Липницкой по возвращении в родной город несколько раз говорили что-то вроде: «слышала, Троцкий умер?», на что она неизменно кивала и озвучивала все положенные слова об известном враге советской власти — но честно говоря, ей было откровенно не до этого. Потому что на следующий день после ее выхода на работу, в руководимом ей детском доме случилось неожиданное пришествие первого секретаря БССР товарища Пономаренко, и за те полчаса, пока видный партиец «гонял чаи» с ней и Александрой, женщина от волнения (ничего же не подготовили!!!) едва не поседела обратно. К ее счастью, вновь инспектировать приют для сирот Пантелеймон Кондратьевич не захотел, возжелав вместо этого немного прогуляться в компании юной чемпионки по дорожкам вокруг детдома. О чем они там тихо разговаривали, Галина Ивановна не знала — но обоснованно подозревала, что Саша делилась своими впечатлениями от близкого общения с товарищем Калининым. Во всяком случае, «хозяин» Белоруссии уехал весьма довольным, что немедля отозвалось потоком небольших, но очень приятных неожиданностей. Супруга директрисы внезапно повысили в должности; старшему сыну с женой выдали ордер на отдельную и восхитительно-большую комнату в очень приличном доме; кардинально обновили и разнообразили вещевые фонды в ее детдоме, отчего воспитанники и воспитанницы стали напоминать обычных минских школьников. Самой Липницкой к «плановой» премии за достигнутые успехи без особой огласки выдали еще одну — уже знакомым дорогим дамским нижним бельем, косметикой, обувью и качественным драпом на пошив женского пальто. Про то, как поменялось отношение начальства в РОНО, даже и говорить не приходилось: им ведь тоже «обломилось» разных щедрот из особых наградных фондов Минского обкома! Единственно, момент заслуженного триумфа немного подпортила вернувшаяся из отпуска старшая воспитательница Валеева: характерные изменения в ее фигуре молчаливо свидетельствовали о том, что муж Танечку любит довольно-таки страстно и отнюдь не платонически — так что в положенный срок в их семье состоится маленькое крикливое прибавление. Пришлось срочно озаботиться кадровым вопросом, но момент был упущен (сентябрь на дворе, все выпускницы педучилища уже распределены!), так что воссоединение «раненой на любовных фронтах» воспитательницы с законным супругом откладывалось на неопределенный срок. Потом начался завоз картошки и прочих корнеплодов в овощехранилище; затем запускали-подключали отопление, попутно ликвидируя тут и там мелкие протечки — ну и принимали новых малолетних сирот, взамен выбывших по возрасту, или перешедших на постоянное жительство в общежития учебных заведений…

Одним словом, привычный сентябрьский дурдом. Меж тем, газеты все чаще начали напоминать своим читателям про скончавшегося в далекой Мексике Льва Давыдовича Бронштейна — ну и вообще, ненавязчиво напоминать людям о его бурной и весьма неоднозначной жизни. Хотя, журналистам особо стараться нужды и не было: в СССР еще не успели позабыть, как всего пятнадцать лет назад покойного величали «Лев Революции». Гм, хотя в те же года сам товарищ Ленин в пылу полемики запросто называл соратника по делу революции «Иудушкой» — а если дискуссия принимала совсем уж острую форму, то и «жуликом, мерзавцем и просто дрянью!». После изгнания из Советской России основатель и идеолог отдельного направления в марксизме некоторое время пытался

вернуться на ее политический олимп, яростно клеймил и обличал, печатал в газетах пламенные статьи и ездил по миру… А года два назад как-то подозрительно резко взял и угомонился, засев в своем мексиканском поместье. В коем так же тихо и умер в одну из ночей, от внезапного приступа разыгравшейся бронхиальной астмы. Казалось бы: ну умер и умер, помянули и забыли — ан нет! Всего через несколько недель после его скромных похорон, в редакции крупнейших газет Германии, Франции, США и СССР пришли посылки — в которых находились нотариально заверенные копии мемуаров Троцкого, претенциозно озаглавленных «Моя жизнь и борьба». Содержание трудов Льва Давидовича недолго оставалось неизвестным, потому как вызвало цепную реакцию политических скандалов и громких заявлений: тот же одиозный рейхсканцлер Третьего рейха Адольф Гитлер даже поначалу усмотрел в этом названии наглый плагиат названия собственной программной книги — но ознакомившись с воспоминаниями пламенного революционера, распорядился издать их как можно быстрее и без каких-либо купюр. Дело оказалось в том, что на страницах своего шедеврального труда товарищ Троцкий очень подробно описывал, как он пришел в революцию: повествование начиналось с тысяча восемьсот девяносто пятого года и обрывалось на середине тысяча девятьсот двадцать четвертого. В принципе, обычные мемуары очередного видного большевика — но от других похожих произведений сей многостраничный труд отличался тем, что его автор тщательно перечислял все те персоналии, кто финансово и политически поддерживал дело развала и падения сначала Российской империи, а затем и Второго рейха. Кто, как и когда, через кого шли транши, кто распределял «вспомоществования на правое дело» — ну и так далее. Фактура была просто убойная! Так же Лев Давыдович раскрывал, в чьих интересах он проталкивал различные концессии, соглашения и контракты; кто из советских вождей двадцатых годов ему в этом усердно помогал, и на какие именные и номерные счета конкретных банков уходила «благодарность» заграничных друзей неистового «Льва Революции»… Везде почему-то фигурировали довольно известные фамилии английских, французских, шведских и американских финансистов, и некоторых видных политиков того времени. Более того, отборной грязью и дерьмом окатило даже династию Виндзоров: покойный правдоруб весьма откровенно поведал, как те сначала хорошо вложились в раздувание революционного пожара у союзника по Антанте, а затем изрядно поживились на его гибели, заодно неплохо ободрав на различные активы и ценности родственных им Романовых.

Каждая из стран, куда попали копии прижизненной рукописи, нашла в ней что-то свое: в той же Франции на англосаксов сильно обиделись, узнав, что те, оказывается, давно и последовательно работали на ослабление Третьей республики — попутно финансируя германскую промышленность и постепенно прибирая ту к рукам. В Германии негодовали из-за того, что это именно островитяне были виновниками и основными разжигателями Первой мировой войны — прокатившейся разрушительной волной по всей Европе, и принесшей самим европейцам бесчисленные бедствия и миллионные жертвы. Если верить Троцкому (а писал он крайне убедительно), то немцы получались всего лишь жертвами хитроумной подлости англичан, которые сначала серией продуманных провокаций подвели ненавистных им тевтонов к порогу войны, а потом успешно спровоцировали начало всемирной бойни. Пользуясь случаем, из своей нидерландской усадьбы напомнил о себе кайзер Вильгельм Второй, разразившейся большой статьей на тему того, что «победа тогда была очень близка, но меня все предали!» — и тоже обвинивший во всех возможных грехах проклятых лимонников.

В США поначалу было тихо: да, они знатно поживились на Первой мировой, но ведь вели дела честно, всего лишь торгуя сразу со всеми и предоставляя кредиты на военные закупки — а кому это не нравилось, мог бы воевать на свои! Так бы все и заглохло через, но не использовать такой удобный компромат в политической борьбе… Это было практически невозможно, и вскоре тему «за что воевали в Европе простые американские парни?!» уже увлеченно обсасывали во всех газетах Нового Света. Что интересно, мнением собственно англичан касательно откровений Троцкого почти никто не интересовался: к тому же, у лимонников своих проблем было по горло — нашедшие «настоящего виновника» своего молниеносного разгрома французы после недолгих колебаний присоединились к авианалетам на Туманный Альбион. Не просто так, конечно: правительство Петена получило в обмен на стабильный поток «добровольцев» определенные преференции и послабления — а рейхсмаршал Геринг экипажи и пилотов на доставшиеся в качестве трофеев полторы тысячи французских истребителей и бомбардировщиков, что тут же положительно сказалось на частоте «визитов» через Ла-Манш. Еще активнее начали работать подводные лодки адмирала Дёница, топя любую лоханку, плывущую к берегам Великобритании; кроме фугасных авиабомб на английские города начали падать «зажигалки» с белым фосфором…

Что же касается СССР, то состоялось закрытое заседание Политбюро, одним из итогов которого было решение немного сдвинуть по срокам уже назначенный открытый судебный процесс над польскими военными преступниками. Целый год на присоединенных землях Западной Белоруссии и прочих бывших польских землях НКВД выискивало и отлавливало виновных в гибели десятков тысяч советских военнопленных, которые умерли от голода, холода и болезней в польских концентрационных лагерях; неплохо помогли и немцы, охотно арестовавшие и выдавшие подозреваемых на своей половине бывшей Польши. Сотни допросов, множество экспертиз, большое количество «железобетонных» доказательств и чистосердечных признательных показаний… Но процесс, как и обвиняемые, могли подождать (тем более последних «хранили» в теплых камерах с двухразовым питанием) — а вот «горячие» новости нет. Так что центральным газетам не просто разрешили, а прямо предписали опубликовать часть мемуаров наконец-то сдохнувшего «Иудушки». В основном касающуюся морального облика его уже расстрелянных или отправленных в лагеря сторонников: как подтверждение правильности нового курса Партии, и конечно же — гениальной прозорливости ее нынешних вождей. Так как рукопись была большая и печатали ее по частям, то почти весь сентябрь прошел для читающего населения в ожидании все новых и новых выпусков центральных газет: страна бурлила, обсуждала и горячо осуждала проклятых троцкистов и их наконец-то сдохшего вождя… Ну и еще немножко злорадствовала усилившимся бомбардировкам Великобритании: потому как граждане Страны Советов еще не успели позабыть ни лихолетья Гражданской войны, ни жестокости иностранных интервентов. Вот теперь англичанам ответочка и прилетела за всех повешенных-расстрелянных, бессудно замученных и начисто ограбленных ими в России: а говорят, нет в мире справедливости? Есть, родимая, есть…