Море и берег
Шрифт:
– У нас на одном борту две батареи, - подсказывает капитан-лейтенант Федюшко.
– Одной ударим по пехоте гитлеровцев, другой - по их артиллерии. Есть и второй управляющий огнем - Рабинович.
Неплохо рассудил Владимир Александрович. Принимаем его предложение.
Едва крейсер начал стрельбу по заявке сухопутного командования - ею управлял Рабинович, получивший в свое распоряжение одну батарею 130-миллиметровых орудий, - залпы с берега возобновились. Но у нас была наготове вторая батарея, расположенная с того же борта.
Одновременная стрельба по двум целям! Такого у нас еще не бывало. Но война всему научит.
Я следил с мостика
Удачно маневрируя, крейсер избегал попаданий неприятельских снарядов. В это время в небе появились семь «юнкерсов». Залпы главного калибра прекратились, их сменил гром зенитных пушек. Я старался не пропустить момента выхода бомбардировщиков в атаку (вот, кстати, еще одно доказательство необходимости пребывания на мостике, хотя его брезентовое ограждение и слишком ненадежное укрытие от осколков). Делая крутые повороты, изменяя скорость, корабль удачно уходил от прицельного бомбометания. Сбросив в море свой смертоносный груз, «юнкерсы» ретировались.
Около двух часов дня одна из подавленных батарей противника внезапно снова начала обстрел гавани. Вражеские артиллеристы, видимо, справились с повреждениями и решили, как говорится, еще раз попытать счастья. [44] Но мы не дремали. Немедленно стали бить по батарее вместе с «Сообразительным». Получился мощный дуэт - стреляли 12 орудий. Через десять минут над позицией батареи взметнулось пламя и выросло облако дыма. Судя по всему, там взорвались боеприпасы.
До самого вечера, пока не кончилась разгрузка транспорта, корабли охраняли порт, ведя борьбу с батареями. А когда солнце уже стало клониться к горизонту, «Червовой Украине» было приказано следовать в гавань. Там она получила новое задание - вывезти из Одессы в Севастополь раненых.
Густые сумерки закрыли порт, когда крейсер покинул его. Из района Пересыпи слышался орудийный гром. Это стрелял какой-то наш корабль у приморского фланга линии обороны.
Четверо суток мы делали то же самое. Сегодня к вечеру Федюшко доложил, что за время боев наш главный калибр израсходовал 832 снаряда. Солидная порция горячего металла на голову врага!
Чем дальше мы удалялись от Одессы, тем виднее становились огни пожаров, полыхающих и в центре и на окраинах.
Глядя на горящий город, я вспомнил события, происходившие здесь более двух десятилетий назад.
В тот далекий-далекий год вот этим же курсом уходил я на корабле из Одессы в Севастополь, став в ней очевидцем и участником событий, которые по праву могут быть названы боевыми, героическими. Только тогда я стоял не на мостике великана-крейсера, а на узкой палубе совсем небольшого отчаянно дымившего угольным дымом эсминца…
Мятежный эсминец
Медные буквы на борту эсминца составляли броское слово «Жаркий». Однако вид у этого корабля был совсем неказистый. Два орудия: одно калибром 75 и второе 47 миллиметров, два однотрубных торпедных аппарата - вот и все его вооружение. Водоизмещение 350 тонн. Две паровые машины мощностью 5500 лошадиных сил могли обеспечить скорость хода до 25 узлов. Экипаж - 4 офицера, 68 матросов и унтер-офицеров.
Эскадренным миноносцем он стал называться в [45] 1907 году, а до этого два года, со дня вступления в строй, числился в составе Черноморского флота миноносцем.
Эсминец
Судьба свела меня с этим кораблем в 1915 году. А получилось все так.
Рос я в деревне Юрьевке на Херсонщине в бедной крестьянской семье, которая, имея небольшой земельный надел, едва сводила концы с концами. С малых лет помогал в поле отцу. Удалось окончить сельскую церковноприходскую школу. Пытался поступить в сельскохозяйственное училище, но из этого ничего не вышло. Даже в училище, не дававшее высшего образования, детям простых крестьян путь был закрыт. Однако тяга к учению взяла верх. Как раз в это время мне стало известно, что севастопольская школа юнг производит набор ребят моего возраста и готовит их для службы на боевых кораблях. О юнгах и кораблях я имел самое смутное представление, но все же решил попытать счастья. Думалось: начну самостоятельную жизнь, подучусь грамоте, повидаю разные страны.
В школе юнг дело обошлось без проволочек. Тут не посмотрели на мое незнатное происхождение, быстро определили, надели морскую форму. В то время царская Россия строила большой флот, и людей требовалось много. Так в свои шестнадцать лет я стал моряком.
Шел 1914 год, началась первая мировая война. Поэтому нас учили быстрее обычного. После школы юнг меня направили в минную школу на учебный корабль «Рион». Здесь тоже прошел ускоренную подготовку, и в 1915 году оказался уже на «Жарком» в должности минно-машинного унтер-офицера 2-й статьи. Под мою ответственность попал один из двух торпедных аппаратов эсминца. [46]
Корабль конвоировал транспорты, нес дозоры, выполнял разведывательные задания. Нагрузка на всех членов экипажа ложилась большая. Команду эсминца составляли в основном бывалые моряки, служившие на флоте по семь-восемь лет. Я, как мог, тянулся за ними. И тут выручала привычка к тяжелой работе, полученная с детства. В походах я нес вахту у торпедного аппарата и мог без конца смотреть на бескрайнюю ширь моря, на игру волн.
Из всех боевых заданий особенно запомнилась мне минная постановка у входа в пролив Босфор.
С самого начала войны русские корабли неоднократно осуществляли там минные постановки. И это было серьезным препятствием для действий турецкого флота. В конце 1916 года решено было скрытно выставить новое заграждение в непосредственной близости от неприятельского берега. Задачу выполняли эсминец «Дерзкий» - новый первоклассный корабль типа «Новик», эсминцы «Жаркий» и однотипный с ним «Живой».
Темной осенней ночью подошли мы к Босфору. «Дерзкий», имея на борту 72 мины, застопорил ход на почтительном расстоянии от берега. Дальше идти он не мог, так как рисковал подорваться на выставленном ранее нашем минном заграждении. Форсировать его предстояло «Жаркому» и «Живому», у которых была меньше осадка. Оба корабля приблизились к «Дерзкому», приняли на свои палубы по 12 мин и двинулись вперед. Опасный это был путь. В любой момент эсминцы могли наскочить на мину, которая по каким-либо причинам не встала на заданное углубление. Но ничего - пронесло.