Море и берег

Басистый Николай Ефремович

В полной тишине, стараясь ничем не стукнуть, мы сталкивали мины за корму всего лишь в пяти кабельтовых от турецкого берега, на котором были и прожекторы, и береговые батареи. Потом вернулись обратно. Этот путь корабль проделал еще два раза. Таким образом, мы шесть раз пересекли минное поле.

За выполнение этого рискованного задания многие моряки «Жаркого» получили георгиевские кресты и медали. Досталась медаль и мне. Команда «Жаркого» была на хорошем счету у начальства, считалась вполне благонадежной, готовой умереть «за веру, царя и отечество». Действительно, на корабле не замечалось какого-либо недовольства матросов, не слышалось «крамольных» разговоров. [47] Однако,

как выяснилось позже, свое истинное настроение моряки тщательно скрывали.

И вот наступил февраль 1917 года. «Жаркий» нес дозор у берегов Румынии. В последний день месяца он неожиданно покинул свое место, вошел в устье Дуная и встал на якорь в пустынном районе Килийского гирла. Экипажу было приказано построиться на верхней палубе. «Что бы это значило?» - думали мы.

На палубе появился командир - старший лейтенант Веселаго, надменный, придирчивый офицер, которого команда очень не любила. В полной тишине срывающимся голосом он объявил, что получено сообщение об отречении царя от престола.

Ошеломленные таким известием матросы молча расходились по кубрикам. И только здесь дали волю своим чувствам. Впервые громко произносилось слово «свобода», кто-то кричал, что теперь конец войне, отпускались ехидные реплики в адрес напуганного командира. Заражаясь общим настроением, я тоже думал о наступлении перемен, от которых намного улучшится жизнь.

Через несколько дней «Жаркий» направился в Одессу, а затем в Севастополь. Из Одесской гавани мы видели, как по Приморскому бульвару двигалось множество людей с красными флагами.

Команду будоражило, но пока толком никто не знал, в каком направлении действовать. Когда эсминец пришел в Севастополь, стало известно, что на кораблях создаются судовые комитеты, подчиняющиеся Севастопольскому Совету рабочих, солдатских и матросских депутатов. Избрали и мы на «Жарком» такой комитет. Возглавил его унтер-офицер 1-й статьи Мамай - корабельный баталер, грамотный, уважаемый всеми моряк. Но с первого же дня работы комитета у него начались острые конфликты с командиром эсминца. Веселаго и слышать не хотел о каком бы то ни было ограничении его власти. Севастопольский Совет, в который мы обратились за помощью, не оказал нам должной поддержки - в нем было засилье меньшевиков и эсеров.

На одном из заседаний судового комитета Мамай предложил послать в Петроград и Кронштадт делегацию команды эсминца - пусть разберутся в событиях, узнают, что к чему. Предложение приняли.

Группу матросов, отправлявшихся в дальнюю поездку, [48] возглавил кочегарный старшина Починков - спокойный, уравновешенный и рассудительный моряк.

Недели через две делегация вернулась. Мы слушали ее отчет на общем собрании команды. Починков рассказал, что на многих кораблях Балтики у руководства судовыми комитетами стоят большевики. И они действуют как реальная, твердая власть, без согласия которой командир не может принять ни одного решения. Наши делегаты видели бурные апрельские демонстрации питерского пролетариата, проходившие под лозунгами «Вся власть Советам!», «Долой войну!».

–  Мы убедились, - сказал Починков, - что лишь у большевиков во главе с Лениным слова не расходятся с делом, что лишь они действительно борются за интересы народа, хотят покончить с войной, дать землю крестьянам. И все мы, члены делегации «Жаркого», пойдем теперь только с большевиками, чего и вам желаем…

Временное правительство, проводя антинародную политику, носилось с лозунгом «Война до победного конца», а народные массы, возглавляемые большевиками, требовали выхода России из войны, установления долгожданного мира. За это боролись и моряки «Жаркого».

Когда

командир эсминца распорядился установить вместо кормового торпедного аппарата, как раз того, которым я заведовал, артиллерийское орудие, судовой комитет, поддержанный всей командой, заявил, что матросы воевать не собираются и никакого перевооружения не допустят.

Через несколько дней «Жаркому» было приказано выйти в море якобы для выполнения важного задания. Но по всей вероятности, эсминец хотели изолировать, чтобы лишить поддержки со стороны других кораблей.

После шумного собрания мы вынесли решение - не выполнять этого приказа и вообще не выходить в море под командованием Веселаго. Никакие уговоры представителей эсеро-меньшевистского Севастопольского Совета на нас не действовали. Мы твердо стояли на своем.

18 мая команду всполошило известие о том, что Мамая и еще трех членов судового комитета списывают с корабля. Весь экипаж построился на верхней палубе и потребовал к себе командира. Он выйти отказался. Тогда раздались возмущенные голоса:

–  Вытащить его из каюты! Долой! [49]

Почуяв недоброе, Веселаго решил выйти к команде. Его появление было встречено криками «Вон с корабля!». Постояв минуту-другую в растерянности, он двинулся к сходне.

Изгнание командира - дело не шуточное. Как и следовало ожидать, конфликт, возникший на «Жарком», стал предметом обсуждения. Его разбирали на экстренно созванном делегатском собрании представителей кораблей и частей гарнизона, а затем в военно-следственной комиссии. Ее решение было доложено вновь созванному делегатскому собранию, которое приняло лишь один пункт постановления комиссии - о наказании командира эсминца. В резолюции собрания, хранящейся по сей день в Центральном архиве Военно-Морского Флота, было записано: «Членов судового комитета эскадренного миноносца «Жаркий» дисциплинарному взысканию не подвергать и порицаний комитету, как и команде, не выносить».

Но командующий флотом вице-адмирал Колчак решил иначе. Он обратился к Керенскому с просьбой отдать приказ о передаче дела прокурорскому надзору для выяснения виновных и привлечения их к суду. Играющий в демократию, хитрый политикан Керенский не взял на себя наказание «бунтовщиков». Он предоставил это право самому командующему флотом. А тот, не желая разоблачить себя как врага революционных солдат и матросов, не воспользовался им.

Однако, когда содержание телеграмм, которыми Колчак обменялся с Керенским, стало известно на кораблях, на флоте прошла волна собраний и митингов. На них моряки выражали свое сочувствие команде нашего эсминца, требовали ограничения власти офицеров, выступали против политики эсеро-меньшевистского Севастопольского Совета. Немалая заслуга в этом принадлежала прибывшей в Севастополь делегации моряков Балтики. Пятеро матросов-балтийцев побывали на многих кораблях и в частях. Они рассказывали о событиях в Петрограде, разъясняли требования большевистской партии.

Мне особенно запомнился митинг в минной дивизии на западном берегу Южной бухты, где в то время базировались эскадренные миноносцы. Понятными словами, так не похожими на трескотню эсеров и меньшевиков, [50] один из балтийских делегатов объяснял необходимость дружных, сплоченных действий в защиту народных прав и свобод, за дальнейшее развитие революции.

Еще более бурным был митинг, состоявшийся 5 июня в Черноморском флотском экипаже. На нем присутствовало более десяти тысяч человек. В предложенной резолюции содержалось требование разоружить офицеров и отстранить Колчака от командования флотом. Резолюцию приняли под громкие одобрительные крики матросов.