Море согласия
Шрифт:
— Пойдем, — сказал Мир-Садык.
Назар-Мерген, обогнав перса, отворил дверь и словно застыл на пороге. Жена его — худая, как высушенная дыня, сидела на голом полу, а около нее стояли на коленках его дети. Все трое. Мать раздавала им из глиняной миски намоченные в воде кусочки лаваша. Дети, как голодные волчата, бросались за каждым куском, тискали его в рот, глотали не разжевывая.
— Ой, Сенем-джан, ты ли это? — проговорил хриплым голосом Назар-Мерген и перешагнул порог.
Женщина сначала испугалась. Но тут же вскочила, вскрикнув «отец, наш!», кинулась к мужу. Обнимая ее, Назар-Мерген чувствовал, как облепили его ноги малыши. Тот, что побольше —
— Отец наш пришел! За нами пришел! — радостно приговаривала жена Назар-Мергена и заглядывала ему в глаза.
— Пришел, пришел, — отвечал он, стыдясь ее ласк.— Скоро возьму вас отсюда... Вот приедет Гамза-хан...
Мир-Садык не стал смотреть на встречу этих несчастных людей. Предупредив фаррашей, чтобы разрешили Назар-Мергену жить здесь до приезда хана, он удалился со двора к себе домой, унося разочарование от встречи с Ширин-Тадж-ханум. Госпожа была сильно расстроена и, кроме словесных благодарностей, ничем не вознаградила Мир-Садыка. Он понимал, что ей не до него, но все равно сердце пощипывало от недостатка внимания.
Лейла в эту ночь спала в комнате матери. Перед сном они долго разговаривали. Ширин-Тадж-ханум, как могла, утешала дочь, рассказывала о новостях, какие произошли в ее отсутствие. Самой главной новостью было то, что в доме поселился евнух и теперь женщинам по ночам не страшно: «Он такой великан, что может справиться сразу с тремя разбойниками». В довершение сказанного госпожа попросила служанку, чтобы та позвала евнуха. Он вошел, склонил голову, увидев Лейлу, вскрикнул сиплым голосом:
— Вай, ханум... — И загыгыкал радостно, будто нашел драгоценность.
Нет, Лейла не узнала его. Он был без бороды, на голове его торчала длинная волосяная кисточка. Только мощной фигурой напоминал он Черного Джейрана. Но Лейле и на ум не пришло, что перед нею тот амбал-арбакеш, который возил соль на арбе и жил у кибитки Кеймира.
— Какой он страшный, мама, — тихонько сказала
Лейла, пряча от его пронзительного взгляда свои глаза, И Ширин-Тадж-ханум, засмеявшись, велела ему уйти.
— С ним не страшно, Лейла, — успокоила еще раз мать, — И не бойся его. Ты к нему привыкнешь. Он добрый.
Наговорившись, мать и дочь легли в одну постель. И крепко уснули.
Гамза-хан вернулся на другой день. О его приезде возвестил трубный рев карнаев и барабанный грохот. Люди выскакивали из дворов, чтобы взглянуть на каджарскую конницу. Следом за ней шли иомуды. Лейла смотрела на шествие с высоты, из бойниц и с ужасом думала о том, что скажет ей при встрече отец. Она долго не выходила из верхней комнаты. Видела, как Гамза-хан с другими господами въезжал во двор, слышала, как поднимался на балкон, как мать говорила ему, что привезли Лейлу, но пошла она к отцу лишь тогда, когда слуги начали ее искать и звать по имени.
Она вышла и остановилась на балконе. От страха ее то морозило, то бросало в жар. Хан усаживал гостей и приемной и, увидев дочь, оставил их. Подойдя к ней, не обнял, не дотронулся, только оглядел с ног до головы и задержал взгляд на ее высокой груди. Видимо, он уже знал о превратностях судьбы дочери. Лейла стыдливо смотрела на носки туфель. Хан вздохнул:
– Пока иди, Лейла, Посмотрим. Сейчас не время.
И она, холодея от его леденящих слов, повернулась и ушла к матери.
Действительно, у Гамза-хана времени не было. Слишком долго они провозились с Джадукяром, вербуя в армию шаха прибрежных туркмен. Их давно ждали на западной границе. И Гамза-хан
— С вашей помощью, ашраф, мне удалось нынешней осенью ввести свои корабли в Гасан-Кулийский залив. Примите за это мое искреннее расположение к вам и благодарность.
— Ах, Абу-Талиб, я выполнил, как говорят британцы, свою миссию.
— Да, да, ашраф, вы разогнали и увели с собой многих из тех, кто мешал ловить в Атреке рыбу. Ныне Гасан-Кули выглядит пустыней и ничто не грозит моим людям. Передайте, ашраф, хакиму Мехти-Кули-хану мое почтение к нему и пожелание успехов.
— Да, я передам ваши слова, Абу-Талиб, — нетерпеливо отозвался Гамза-хан.
Багир-бек, поняв, что он торопится, поспешил сказать:
— И еще, ашраф, у меня к вам просьба: мне нужны две тысячи четвертей риса.
— Валла! — удивился Гамза-хан. — Зачем так много?
— Ашраф, этим летом я перенес мое заведение в Астрахань и расширил торговлю. Теперь купцы Московии и Петербурга пользуются моими товарами. Две тысячи четвертей для них — это даже мало. Я купил большое поместье, моим частым гостем стал сам губернатор.
— Молодец! — заинтересованно воскликнул Гамза-хан. — Не тот ли губернатор, который засадил в острог Данияра?
— Да, это он, ашраф. Губернатор Бухарин. Тогда мы проиграли дело потому, что не было хороших связей с ним. Но теперь я понял: надо жить рядом с губернатором, если хочешь во всем преуспевать. И другая необходимость поселила меня там. Кият-хан через Ярмол-пашу пытается захватить рыбные култуки. Но если Бухарин будет есть мой плов, то, я думаю, Кият-хан ничего не добьется. Пятьсот четвертей Бухарину замажут рот. — Багир-бек засмеялся, разглаживая бородку.
— Да, вы преуспеваете, Абу-Талиб, ваш голос мягче воска и слаще меда. Преуспевать вам и впредь. Приготовьте купчую на рис, поставлю печатку, — согласился Гамза-хан.
— Ашраф, я на всякий случай уже приготовил.
Гамза-хан вскинул голову, засмеялся. Багир-бек достал купчую и протянул ее хану.
Во второй половине дня Гамза-хан обошел свои владения. Ночь провел с Ширин-Тадж-ханум.
Говорили о Лейле:
— Что теперь будет с бедняжкой? — плача, вздыхала госпожа,
— Счастье ее аллахом отрублено, — отвечал Гамза-хан. — Но жизнь Лейлы в наших руках. Надо найти человека, который мог бы стать ее мужем.
— Ох, хан, нелегко ей, бедняжке, — вздыхала Ширин-Тадж-ханум.