Море согласия

Рыбин Валентин Федорович

— Иди, иди, пальван. А вечером навести кочевье Кията. Разговор будет.

Вечером Кеймир подошел к кочевью как раз в то время, когда начинался генеш (Генеш — совет). Кият с русскими усаживались на ковре близ белой кибитки. Все остальные сели на кошмах или прямо на песке. Генеш проходил открыто. Вместе со старшинами сели послушать, о чем будет толк, многие челекенцы. Кеймир отыскал своих друзей, опустился на корточки рядом с ними. Слуги Кията разносили собравшимся чайники и пиалы. Смельчак тоже взял чайник и три пиалы. Кият в это время сказал:

— Милостью аллаха и многослезными желаниями нашими совершилось богоугодное: ак-патша, государь-император Александр внял мольбам племени

иомудов и направил к нам посланника своего, известного вам Мурад-бека, жаждущего вам блага. Да окажем ему почести и выслушаем величавые слова, кои привез он от своего государя.

Сидящие тихонько и одобрительно заговорили, а полковник Муравьев, тронув указательным пальцем усики, оглядел всех внимательно и на чистейшем туркменском языке произнес:

— Мир и благоденствие вам, островитяне, от государя моего, командующего и меня лично.

Челекенцы слышали и раньше, что Мурад-бек хорошо говорит по-туркменски, но все равно произнесенные им слова произвели магическое действие на собравшихся. Восторг и одобрение прокатились по рядам. Муравьев с достоинством оценил похвалу. Улыбаясь, он поднял руку и продолжал при абсолютной тишине:

— Я побывал с посланием вашим, старшины, у самого государя-императора. Вот что велел он вам передать. Много народов равных окружают Россию, и всем им государь русский выказывает свое уважение, как сыновьям родным. Со всеми государь состоит в деловых связях. И вас, иомуды, ныне он назвал своими добрыми соседями и друзьями. Государь-император заводит с вами богатую торговлю, а доверенным лицом со стороны вашего племени называет высокочтимого вами старшину Кият-ага. Отныне и далее на все дни ему доверяется иметь торговые дела со всеми купцами. Вот договор. — Николай Николаевич достал из желтой сумки исписанный лист с гербовой русской печатью и подал Кият-хану.

Многие старшины встали и приблизились к Кияту, чтобы взглянуть на государственную бумагу. И Кият, великодушно улыбаясь, пустил договор по рукам, чтобы все его посмотрели, ощупали и вернули назад. Пока бумага передавалась из рук в руки, Муравьев продолжал:

— Отныне и на все дни повелевать всей торговлей на восточном каспийском берегу станет Кият-ага. Всяк, кто пожелает сбыть добро свое на продажу или обмен, обязан обращаться к нему и через него получит положенное. Купцам русским впредь запрещается вступать в торговые связи с населением острова без ведома Кията-ага, ибо государственная торговля — это прежде всего надлежащий порядок и стабильность цен.

ГАЗАЛ КЕЙМИРА

В Астрабаде, неподалеку от восточных ворот, там, где речка Эшер вступает в город, стоит небольшой дощатый мост. Если перейти его и следовать берегом реки к городским стенам, то вскоре окажешься в большом дворе. Ворота его всегда открыты. Когда войдешь, то сразу увидишь две гигантские чинары и под ними деревянные настилы, на которых, сидя, подогнув под себя ноги или полулежа, насыщается, чем бог послал, разношерстный люд. За чинарами, в глубине двора, жарятся шашлык и люля-кебаб. Там же стоит громадный самовар, из которого курится, дымок, От самовара к настилам и обратно бегает с чайником низенький, в пестром халате и круглой войлочной шапочке, чайчи. Он же подает и жаркое. Ему платят за угощение и ночлег краны, у него выведывают нужные новости и через него распространяют всевозможные слухи. Двор этот называется кавеханэ, а слугу-чайчи зовут Делаль, что значит — делец, маклер. Когда-то чайчи действительно занимался маклерскими делами, но давно уже распростился с этой профессией. Кличка же Делалэ прилепилась к нему навечно.

В этой кавеханэ — обители дервишей, мелких торговцев, нищих и юродивых, — вот уже несколько

дней жили Смельчак и Меджид. Чтобы распространять слухи о том, что Кият-хаи получил покровительство русского царя, завел торговлю с российскими купцами, несказанно разбогател и всех иомудов скликает под свое крыло, им вовсе не требовалось скитаться по шумному базару и кривым улочкам Астрабада. Весть, слетевшая с языка в гуще людей под чинарами, за день обходила все дворы и возвращалась назад, в кавеханэ в таком красочном обрамлении, что даже тот, кто ее выпустил, слушал с разинутым этом. Подобное случилось и с челекенскими посланниками.

В пятницу Смельчак, беседуя за пиалой чая с постояльцами кавеханэ, сказал осторожно: «Кто беднеет, а кто жиром покрывается. Сын шакала, Кият, до того разъелся, что любого может накормить, только служи ему верой и правдой». На другой день Смельчак и Меджид от других людей, но под этими же чинарами услышали: «3ря вы здесь сидите, иомуды. Шли бы к Кияту. Говорят, богатства его неисчислимы. Сам ак-патша ему друг, и он снабжает Кията всеми товарами и лучшей пищей!»

Когда рассказчики ушли, Смельчак, смеясь, сказал Меджиду: «Не податься ли и Нам побыстрее на Челекен? Не приведи аллах, съедят все люди, ни мне, ни тебе ничего не достанется!» Друзья пили чай и радовались столь удачному повороту дела, за какое взялись.

А с поручением Кеймира не ладилось. Меджид, притворившись слепым, а Смельчак поводырем, дважды проходили мимо замка Гамза-хана, но пока ничего не выведали: там Лейла, или ее вообще в живых нет? Хотели подкупить стражника, чтобы все разузнать, но тот много разговаривать не стал. «Идите, пока не спустил собак!» — пригрозил он. И друзья удалились, косясь на высокие каменные стены замка.

На следующий день Меджид чуть было не попал в руки купца Энвер-хана. Они со Смельчаком шли по базару, проталкиваясь сквозь толпу, и неожиданно увидели его: он сидел в лавке, глядя на проходящий люд. Приметив Меджида, купец прищурился, будто вспоминая что-то, а когда «слепцы» отошли немного, крикнул: «Эй, ты, богом ударенный! А не тот ли ты, что продал мне ворованный алмаз? Ну-ка, эй, постойте!» Энвер-хан бросился закрывать лавку: быстро опустил дощатую ставню и повесил замок. Меджид понял, какая опасность ему грозит, сунул под мышку дутар, открыл глаза и пустился наутек. Смельчак едва поспевал за ним. Вернувшись в кавеханэ, они забились в угол и все время посматривали на ворота — не появился бы Энвер-хан.

Он пришел вечером. Приглядывался к сидящим под чинарами. Меджид лег и накрылся халатом. Смельчак незаметно вышел со двора. Энвер-хан покинул кавеханэ с озабоченным видом. Друзья, сойдясь вновь, решили вести себя как можно осторожнее и побыстрее действовать — иначе несдобровать. Прислушиваясь в этот вечер к разговорам, они поняли, что заварили «большой казан с пловом». О Кият-хане только и шли толки. Рыжебородый перс из Кара-Су, сидевший у самого дерева, рассказывал, что многие иомудские кочевья снялись с Гургена и двинулись на север к Кияту. А на Сумбаре вышли из повиновения шаха некоторые гокленские ханы.

— Что и говорить, затеянная война с гурками к хорошему не приведет, — делал он выводы, причмокивая губами и качая головой. — Если Кият нападет на Астрабад, то даже, войско не соберешь, чтобы отбить его: все наши воины на турецкой границе.

— Говорят, Гамза-хан должен приехать в Астрабад, — подал голос другой каджар.

— Ай, что может сделать Гамза-хан! — возразил, взмахнув рукавом, рыжебородый. — У Гамза-хана у самого дочь иомуды утащили — ничего не смог с ними сделать. Целый год, даже больше, у какого-то йигита жила. Теперь хан нашел ее, под семью замками держит, боится — как бы опять не украли!