Море согласия
Шрифт:
— Остановись, дженабе-вали, если не хочешь смерти!— прокричал пальван.
Мир-Садык не оглянулся. Конь его мчался по степи в сторону моря. Пальван в отчаянии думал: перс уйдет, не догонишь. Их отделяло расстояние в двадцать шагов — не больше, когда Кеймир, выхватив нож, метнул в беглеца, попал в. плечо и тот вылетел из седла. Конь с тревожным ржанием проскакал еще немного и остановился. Кеймир видел, как из чатмы бросились к скакуну чабаны и стали ловить его. Однако пальвана больше интересовал хозяин коня. Кеймир небрежной походкой подошел К персу. Тот в паническом ужасе хватался рукой за плечо: кровь проступала
— Ну вот, дженабе-вали, я же кричал тебе — остановись, или ты, может, не слышал? — смеясь, журил пальван. — Ну-ка, сними с себя одежду и заткни рану.
Перс попытался поднять руки, чтобы раздеться, но вскрикнул от боли и умоляюще взглянул на пальвана;
— Помоги... До конца жизни не забуду. Пальван рассмеялся со злобой:
— Вах, дженабе-вали, конец твоей жизни совсем близок. Скажи-ка мне на прощание: где моя Лейла?
— Все скажу, только пощади. Она уехала на паломничество в Мешхед, и вернется осенью. Потом Гамза-хан отдаст ее Муса-беку, старику. У него нет молодой жены. Если пощадишь — она будет у тебя, пальван.
— Как ты это сделаешь? — настороженно спросил Кеймир.
— Отпусти меня, и я тебе ее привезу, клянусь аллахом!
Кеймир покачал головой:
— Нет, дженабе-вали, так не пойдет. Ты уйдешь от меня только тогда, когда моя Лейла вновь окажется в моей кибитке. Вот мои условия. Если не примешь их, я тебя убью — ты достоин этого.
— Кеймир-джан, пальван... — залепетал пленник.— Ее привезут тебе, но сдержи слово — отпусти тогда меня.
— Я тебе поклялся, дженабе-вали: если Лейла вернется ко мне, ты будешь свободен.
После этого Кеймир молча снял со своего врага одежду, перевязал плечо. Пока он оказывал помощь персу, пришли чабаны — привели коня Мир-Садыка. Пальван похлопал серого скакуна по шее, осмотрел его со всех сторон:
— А коня, хезрет-вали, ты не получишь. Я давно мечтал о таком. Но пока садись. Это будет твой последний путь.
Чаба ны, наблюдавшие издалека за сражением, сказала Кеймиру, что Махтум-Кули-хан с гокленским ханом Алты-сердаром погнали каджаров на Атрек, теперь их не догнать, и взялись проводить пальвана короткой дорогой к морю. Пальван согласился. Чабаны сели на верблюдов в пустынной тропой двинулись к Каспию. Пальван не спускал глаз с пленника. Но вряд ли он смог бы ускакать в таком состоянии: лицо его было бледным, губы посинели. Кеймир беспокоился — не умер бы в дороге.
ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ
Купеческий караван, достигнув Гасан-Кули, расположился вдоль берега залива. К заливу с трех сторон подступали кибитки. Стояли они кучно, и если посмотреть со стороны на селение — оно напоминало огромный термитник.
За два года после опустошительного нашествия Кутбэддина Гасан-Кули неузнаваемо вырос. Сотни юрт, мечеть, навесы, под которыми лежали накрытые кошмами казаны, всевозможная домашняя утварь, гвозди, проволока, соль говорили о том, что центр атрекцев вступил в пору процветания. Люди уже поговаривали о постройке домов на сваях, но пока что не решались: хоть и велика сила на Атреке, но кто знает, может быть, опять придется сниматься с места, если налетят каджары.
Караванщики из Ахала и с берегов Мургаба, отдохнув после долгого пути и волнений, причиненных сражением с каджарами, тотчас приступили к товарообмену. Порядка придерживались
Под навесами два дня царило оживление. Купцы взвешивали и сдавали шерсть, обменивали на казаны и чаши ковры и хивинские шубы. Гости посещали кибитки гасанкулийцев, пили чай и вели толки о торговле. Караван-баши Сапар-ага, сотник Дурды-сердар из Мары и еще несколько знатных гостей пребывали в кибитке Махтум-Кули-хана.
— Не ожидал я увидеть у вас такое, — признался Сапар-ага. — Ехал и побаивался; как бы не вернуться со своими товарами обратно. А тут, оказывается, не хуже, чем на волжском мейдане. Я ведь два раза ходил с караванами в Астрахань до того, как Мухаммед-Рахим-хан закрыл нам пути в Русею.
— Что и говорить, — недовольно отозвался Махтум-Кули-хан. — Один аллах знает, что там у вас делается в Ахале да на Мургабе. И на Лебабе, говорят, туркмены тоже не хозяева.
— На Лебабе хозяйничают слуги эмира Хайдара, — сказал Сапар-ага. — На Мургабе — сам шайтан не разберется. Вот Дурды-сердар лучше меня знает. Пока он вел свой караван к Дуруну, где произошла наша с ним встреча, его несколько раз останавливали то хивинцы, то бухарцы. Дурды-сердар наверно понял, кто из них повелевает на Мургабе.
Дурды-сердар вяло улыбнулся, покачал головой:
— Мухаммед-Рахим и вмир Хайдар, как два шакала, делят наше добро и земли. Хивинцы теперь посильнее. Совсем уже вытеснили бухарцев.
— А что же туркмены?
— Ай, разве поймешь... Одни — на Хиву, другие — на Бухару, а все больше каждый о себе думает.
— Поневоле вспомнишь наших мудрецов, — после непродолжительного молчания сказал Махтум-Кули-хан. — И Фраги, и Сейиди, и все другие наши великие поэты постоянно говорили о разобщенности племен и призывали к объединению. Да что там. Даже русский полковник Муравьев и тот заметил нашу слабость. Вместе, говорит, вы большая сила, но порознь — каждый из вас слаб.
Когда купцы стали не спеша собираться в обратный путь, Махтум-Кули-хан позвал всех на той. Между кибиток, словно снег, забелели кошмы. Иигиты и торговцы усаживались кружками. Им стелили сачаки, ставили чаши с шурпой и жареным мясом, несли верблюжий чал, кипятили и подавали в фарфоровых чайниках чай. Напротив хана устраивался с дутаром бахши. Махтум-Кули-хан приглашал гостей, чтобы подсаживались поближе. Алты-хан, Сапар-ага, Дурды-сердар, Кеймир сели рядом с ним. И он, когда люди немножко освоились, велел бахши петь.
Может быть, хан предупредил бахши, чтобы пел о согласии и дружбе, а может, бахши и сам понял, какие песни сейчас нужны. Зазвучала знакомая с детства мелодия, и над степью понеслась песня Фраги:
Воздвиг туркмен твердыню и создал волю. Никакой враг не сможет взять эту крепость, Стоят войска туркмен — сто тысяч копий. Мечи у них подобны мечу зюльфикару.
Идут в один поход иомуд, теке, языр и гоклен. Надменный враг бежит, ему не устоять. Объединившийся народ осенен щитом победы. Нет помыслов черных, только правда и братство!