Море согласия

Рыбин Валентин Федорович

Однажды во время новруза она ехала со свитой хакима и улыбнулась ему из открытого фаэтона. В другой раз, тоже в Астрабаде, его вызвал Гамза-хан по делам, и, входя в дом, Мир-Садык опять увиделся с женой своего хозяина. Они не обмолвились ни словом, но гость заметил, с какой пылкостью взглянула на него Ширин-Тадж-ханум. Он тогда подумал: за эту женщину можно умереть. Эта красавица может затмить своей красотой всех пери мира, и только она охладит жаркое горение его сердца.

Недавно, во время пиршества на Зеленой поляне, он был занят Черным Джейраном, но неотступно следил за нею. Когда Гамза-хан усаживался в коляску, а с ним вместе Ширин-Тадж-ханум, Мир-Садык набрался дерзости

и подошел. Он пожелал хану счастливого возвращения И еще раз встретился взглядом с госпожой. Зовущая красота этой женщины вызывала в нем такое страстное вожделение, что он готов был на все — лишь бы оказаться с нею наедине...

Сейчас как раз складывались такие , обстоятельства. Госпожа, кажется, была настроена на интимную беседу. Впрочем, пока что она разглядывала Черного Джейрана, Подслеповатый седенький старичок водил его по двору, Видимо, знакомил с хозяйством. Мир-Садык, ухмыльнувшись, подумал: «Вот и Ширин-Тадж-ханум решила, что старый слуга ей больше не нужен! Даже в этом у нас с нею сходятся мысли».

Госпожа любезно ответила на приветствие Мир-Садыка, но тотчас перешла на деловой тон. Она не повела его, как в прошлый раз, в эндеруни, а пригласила на открытый айван и позвала для участия в беседе еще двух жен Гамза-хана.

Налив в чашечки кофе и подав одну Мир-Садыку, госпожа устало улыбнулась:

— Садык-джан... Говоря с вами, я исполняю наказ моего мужа. Но я хотела, чтобы то, о чем я вас попрошу, выглядело искренней просьбой моей души...

— Говорите, говорите, ханум... Я готов для вас сделать все, что вы захотите.— Мир-Садык произнес эти слова сладким голосом, но в душе он был недоволен приемом. Приготовившись к интимной беседе, он вовсе не предполагал, что зайдет разговор о каком-то деле. Но, видно, госпожа научилась сочетать тайные ласки с другими своими интересами.

— Садык-джан,— произнесла она дрожащим голосом.— Муж сказал, что моя Лейла живет у одного иомуда. Имя этого дикаря — Кеймир. Кибитка его на Челекене.

— Да что вы, ханум!

— Если, Садык-джан, привезете Лейлу, то я...— Она задвигала нежными белыми руками, потянулась к самшитовому ларцу. Гость остановил ее.

— Не надо, ханум,— умоляюще вымолвил он, взяв за руку и чуть-чуть пожимая ее.— Высшая награда — видеть вас... Я сегодня же отправлюсь на Гурген, а оттуда, иншалла, если удастся разыскать Назар-Мергена, поеду на Челекен. Благословите меня, ханум...

— Аллах, помоги рабу твоему,— закатив глаза к небу, взмолилась Ширин-Тадж-ханум, и вдруг расплакалась: крупные слезы покатились из ее глаз, а пышная Грудь заходила волнами. Женщины принялись ее успокаивать, а Мир-Садык, не ожидавший столь печального расставания с госпожой, еще раз поклонился и вышел.

ПИР ГОЛОДНЫХ

Кият высадил хивинских послов у колодца Балкуи. Здесь он узнал от чабанов о нашествии Кутбэддина. Отсюда отправил Муратова за скакунами,— нашел ему в провожатые опытного сейиса (Сейис — тренер скаковых лошадей). Сам приплыл на Челекен в киржиме...

К кибиткам подходил посвященный во все подробности. Знал о том, как поселилась тут Кейик и повздорила с Булат-ханом из-за соли, как устроил паршивый купец заговор против нее, ко вовремя расправился с ним Таган-Нияз. Знал и о том, что подняли бунт солеломщики и выскребли из кибиток Булата все запасы муки, а затеял все это Кеймир. О пальване хан подумал: «Этот увалень вершит в равной мере и добро и зло для меня».

И о другом подумал Кият-хан. Не понравилось ему, что в соседстве с кибиткой, где он провел время до кайтармы с Тувак, поселилась старшая жена. Кият подходил к подворью,

и у него не было вовсе желания видеть ворчливую старуху. Но шайтан всегда был против аллаха: вот ока стоит, сложив на груди руки, спокойно поджидает его. Ни радости, ни почтения на лице женщины нет — сущая маска. Точь-в-точь такую видел на маскараде у Ермолова. В мгновенье пронеслись в голове неурядицы, какие можно ожидать, Ведь старую не прогонишь, чтобы не мешала ему жить, когда вернется с кайтармы Тувак. Лишний раз не обидишь грубым словом: Кейик — мать двух его сыновей. Но она не пощадит: достанется бедняжке Тувак... Войдя на подворье, Кият привлек к себе младшего сына, буркнул приветствие старшей жене и, откинув килим (Килим — коврик, завешивающий вход в кибитку), пригласил гостей войти. Следом за ними вбежала шустрая старушонка Мама-карры — прислужница Тувак. Сухое личико и глазки старухи были освещены счастьем. Еще бы! Ведь не в кибитку старшей жены вошел Кият, а сюда, где Мама-карры прислуживала молодой ханше.

— Чай подать, мой хан? — спросила она, хватая кумган. Кият кивнул, указывая гостям на ковер, чтобы рассаживались. И, едва вошедшие уселись, сказал сердито:

— Выходит, яшули, наш малый островок костью раздора стал. Кутбэддин из-за нас с каджарами дерется, а нас и не спрашивает, хотим мы того или нет?

— Да, это так, — подал голос Булат-хан, — Пути в Хиву и Астрабад отрезаны. Голод кругом, кормить людей нечем. Батраки тут за ножи было схватились.

— Слышал,— усмехнулся Кият.— Это тебе наука, хан, чтобы не хватал все подряд, что увидят глаза ненасытные. Ладно, не будем вспоминать о старом. Расплатиться с батраками помогу. Вести хорошие привез... Вот письмо Ярмол-паши к вам, по-русски написано. Надо переделать его на свой лад да всем прочитать...— Кият достал из тельпека засургученный конверт и вскрыл его.

На другой день слух о том, что ак-патша сердечно отнесся к просьбе иомудов, пообещал помочь хлебом и товарами, разнесся по острову. Хлеб делает человека сытым, надежда — поднимает настроение. Ожили кибитки. Взбодрились люди: голодно, но весело...

На подворье Булата тоже оживленно. Женщины, дети — у тамдыров. Мужчины в сторонке. Нязик-эдже и Тувак расположились в кибитке, возле сундука. Молодая ханша достала свое рукоделие, сокрушенно вздохнула:

— А о Кейик-эдже я и не подумала. И ты, тетя, не вспомнила, не подсказала мне.

— Ничего, Тувак-джан, было бы что подарить ему, а о ней не надо беспокоиться. Тебе не с Кейик жить, а с Киятом. О нем и заботься. А уж он о тебе позаботится. Люди говорят, столько разных вещей дорогих привез — глаза разбегаются.

Тувак повертела в руках недовязанные джорапы (Джорапы — шерстяные носки), удрученно покачала головой.

— Ох, о них я совсем забыла. Как же быть, а? Ведь он мне наказывал, когда, уезжал; «Свяжи теплые джорапы».

— Ай, это не беда... Давай сюда. Старую кырнак посадим, всю ночь будет вязать, утром готовы будут. — Нязик-эдже выхватила у Тувак недовязанные шерстяные носки и вышла из юрты. Тотчас она вернулась, сказала: — Если еще чего недоделала, то говори, завтра поздно будет.

— Вроде все, тетя... Боязно только... Отвыкла я от него... Да и не привыкну, можно сказать.

— Привыкнешь, — хохотнула Нязик-эдже. — Еще как привыкнешь. Будешь ходить лебедем, голову влево-вправо не повернешь, своих не будешь замечать. Ты уж меня-то не забывай, Тувак-джан... Сколько я тебе добра сделала. Главное — хана усмири, чтобы со мной по-хорошему говорил. А то тогда чуть было не выгнал, как я к тебе пришла...

— Да никогда я тебя не забуду, Нязик-эдже, — повеселела Тувак. — Я ухожу, а сама боюсь — ты обо мне забудешь...