Море Троллей
Шрифт:
Королева Гламдис восседала на золотом, инкрустированном бриллиантами троне «Гномья работа», — шепнула Фонн Джеку: тот, в ожидании, пока его призовут, ждал поодаль. Оранжевые волосы королевы венчала сверкающая корона, а еще на ней было длинное синее платье, расшитое золотом А поверх платья — роскошный плащ из медвежьих шкур. Королева казалась куда старше Фонн, черты лица были резкие, ястребиные. «Какой благородный облик, подумал про себя Джек. Да, к троллям он явно начал привыкать».
По одну сторону от трона стоял Золотая Щетина с Отважным Сердцем на спине. Торгиль гордо устроилась в ногах у Горной Королевы. По другую сторону выстроился
Шестнадцать разновозрастных увальней были разодеты в пух и прах. Самый старый восседал на троне разве что самую малость менее внушительном, нежели королевский. Он был так стар, что надбровные дуги нависали над его глазами, почти полностью их закрывая, так что ему приходилось поддерживать их вилкообразной палочкой.
— Это мой отец, Болторн, — шепнула Фонн.
Сам Джек ради такого случая напялил на себя три слоя шерстяных одежд, одни поверх других, а сверху еще и плащ из куньего меха. И всё равно мальчик ужасно мерз. Обут он был в башмаки из воловьей кожи, причем шерстью наружу, чтобы ноги не разъезжались по полу. Пол был из отполированного серебра; блестящий и на диво красивый, но скользкий как лед.
— Подойдите, — приказала королева Гламдис голосом резким, как у Фонн. Джек знал, что ётунам вообще непросто говорить вслух, а уж сделать так, чтобы голос звучал нежно и мелодично, они и вовсе не в состоянии. Мальчик покорно вышел вперед и низко поклонился.
— Так это ты растопил мой ледяной мост, — промолвила королева.
— «Ой-ёй-ёй», — испуганно подумал Джек.
— Ты — маг огня, — объявила королева.
— Я — бард, о Великая Королева. Я служу жизненной силе.
— Знавала я одного такого. Его звали Драконий Язык; он проделал дыру вот в этой самой стене. — Королева указала на полоску более темного льда под окном. — Я, конечно же, велела заделать брешь, но след всё равно остался.
— Джек — ученик Драконьего Языка, — тоненьким голосом пропищала Торгиль.
«Молчи!» — мысленно взмолился Джек.
— Кому здесь говорить, а кому молчать, решаю я! — одернула его королева, и Джек выругал себя за бестолковость. Он напрочь позабыл, что ётуны умеют читать мысли. — Однако же я не чую в тебе зла, — продолжила? Гламдис. — Торгиль дочь Олафа рассказала мне о вашем походе, и я согласна помочь вам. Но должна предостеречь: норны не повинуются никому, даже богам. Я могу лишь попросить, чтобы, когда они явятся, вам дозволили присутствовать. И это всё.
— Спасибо тебе, о Великая Королева.
— И чтоб ни про какую «Великую Королеву» я больше не слышала, — рявкнула Гламдис — Это ты для Фрит прибереги: она это обожает. Я и впрямь великая королева, и все это знают. Ты еще детеныш, так что можешь звать меня просто Матерью.
— Х-хорошо, Мать, — пролепетал Джек. До чего же странно было называть так кого-то, кто на самом деле матерью ему не был. — Я глубоко признателен тебе за то, что ты вылечила мне плечо и исцелила Отважное Сердце.
— А, Отважное Сердце, как же, как же, — проговорила Гламдис. Темные глаза ее лукаво блеснули. — Нахальный негодник, одно слово. — Пояснять, что имелось в виду, она не стала — А теперь я приглашаю вас всех на празднество в честь Олафа Однобрового. Всё будет так, как он сам пожелал бы: пир с музыкой, танцами и добрым угощением. Я скорблю о том, что Олаф ушел в Вальхаллу, но знаю: Один ему обрадуется. Лучшей двуногой дичи я в жизни не встречала.
Глаза Джека наполнились слезами, и даже королева — Мать,
Наконец все покинули тронный зал и долго шагали по длинным коридорам, пока не вышли во внутренний двор: просторный, идеально круглый и вообще более всего смахивающий на застывшее озеро. Двор находился под открытым небом, а по краям его выстроились палатки. Джек принюхался: пахло жареным тетеревом. Мальчика усадили за невысокий стол вместе с Торгиль: ётунские столы были для них слишком велики. Фонн и Форат устроились рядом — за компанию.
Впервые в жизни Джек увидел тролльих малышей — так называемых «детенышей». Они носились взапуски между столами и украдкой таскали всякие вкусности. Они поскальзывались на льду, сталкивались, громогласно подзуживали друг дружку и то и дело затевали потешную возню. Впрочем, детей было немного. Фонн объяснила, что взрослеют они медленно — тем, что казались ровесниками Джека, уже перевалило за пятьдесят. Сама Фонн считалась еще слишком юной, чтобы завести себе гарем.
Детеныши на каждом шагу учиняли беспорядок — но никто особо не возражал. Взрослые снисходительно улыбались, глядя на то, как малыши карабкаются вверх по занавесям, переворачивают стулья и кидаются снежками. Дома Джека выдрали бы за куда меньшие безобразия.
Джека с Торгиль потчевали тетеревятиной с брусничным вареньем, кроликом с луком, медвежьими лапами (от лап Джек отказался) и толстыми ломтями лосятины. Горная Королева одна уплела целую лосиную ногу, а Фонн с Форат рвали на куски гигантскую форель. На тролльем пиру за столом вели себя ничуть не лучше, чем на празднестве короля Ивара.
— Чур, одну ногу на пол! — заорал молодой увалень, что влюбленно поглядывал на Фонн. — Правило у нас одно: пока ешь, держи ногу на полу!
— Это он передо мной выпендривается, дескать, человеческую речь освоил! — фыркнула Фонн.
Еще Джека с Торгиль угощали хлебом со свежим маслом и медом, яблочным пудингом с пряностями, виноградом из теплиц Фонн и сыром — Торгиль объяснила, что сыр этот из молока таинственной зверюги под названием «як». По кругу ходили целые бадьи с сидром, пивом и медом. Увальни попытались было вовлечь Торгиль в состязание «кто кого перепьет», но девочка твердо ответила: «Нет».
— Тролли всё равно выиграют. И они это знают. Не хочу позориться, — объяснила она.
Когда угощение закончилось, а со стола убрали, начались песни и танцы. Увальни перешли на другой конец озера, тролльи девы выстроились напротив. Увальни охорашивались и гордо выставляли напоказ надбровные дуги — ведь это троллыпам предстояло выбирать себе партнеров. Форат с подругами обеспечивали музыку. Странное то было пение. Джек не понимал ни слова; мелодия эхом отражалась от стен и словно вибрировала в его груди. И звучала в ней такая неизбывная скорбь, что у Джека на глаза навернулись слезы.
— Это что, плач? — спросил он у Фонн.
— Нет, конечно! Это песнь китов. Очень даже веселая, на самом-то деле. Они поют об Утгарде, нашем возлюбленном доме, что навек для нас утрачен и остался далеко за морем.
— Если это веселая песня, то печальных ему лучше и вовсе не слышать, подумал про себя мальчик. Лишь невероятным усилием воли он сдерживался, чтобы не разрыдаться.
— Вы ведь не будете возражать, если я потанцую немножко? — застенчиво спросила Фонн.
— Конечно-конечно! — хором заверили ее Джек и Торгиль.