Море вероятностей
Шрифт:
– Привет, куколка! – радостно сказал он. – Сейчас у меня можно просить подарков, потому что всё очень, очень, очень хорошо.
Лори вырвался и оттолкнул его.
– Ты называешь это «хорошо»?! – гневно прошипел он. – В городах уже началось кровопролитие. Местные СКиУ уже взломаны!.. И теперь...
– Да, - согласился Артур. Он сиял улыбкой. – Теперь у нас есть проблема. Но это правильная проблема, и она возникла при правильных обстоятельствах. И это хорошо!
Мунин забеспокоился, встал и шагнул к нему.
– Артур, я вижу по крайней мере два, – неуверенно начал он, - я бы сказал... вопиюще примитивных
– Когда я захочу узнать твоё мнение, я задам вопрос, - бодро отозвался Артур.
Мунин сник.
– Да, конечно, - пробормотал он. – Я – голос разума. Ко мне никто никогда не прислушивается.
Артур засмеялся.
– Не сердись на меня, птица-ворон, - сказал он. – Два способа вижу даже я. А мы с вами сидим, смотрим и ждём, потому что ждём мы совсем другого.
Глава десятая. Специалист
Васе снился сон.
Это был изнуряющий, неприятно реалистичный сон, очень похожий на видения, которые случались у него во время приступов болтанки. Профессиональная болезнь вынуждала локус-админов помнить множество бессмысленных и ненужных вещей. Маясь болтанкой, Вася волей-неволей просматривал тысячи фрагментов судеб людей своего домена – состоявшихся, предопределённых, гипотетических.
Но они всегда были просты и понятны. Отображались они последовательно, а не параллельно. Сейчас же он видел шут знает что, да ещё много всего сразу. Это напоминало наблюдение за многоэтажным домом с одной стеклянной стеной, только этажи были разнесены в пространстве. Очень сильно разнесены, очень далеко, и Вася не мог отследить, куда и как именно. Кроме того, сейчас у него получалось не только воспринимать, но и осмысливать. Хотя думалось во сне туговато. «Это что, тоже болтанка? – уныло спрашивал Вася неведомого у кого. – У оперативников тоже бывает болтанка?»
Ответа не было. Он не ждал ответа.
Ему снился огромный подвал. Серые стенки разделяли подвал на сотни клетушек, похожих на пляжные кабинки для переодевания. В кубиклах непрерывно трезвонили телефоны. Операторы снимали латунные трубки, визг аппаратов сменялся тихим вежливым бормотанием. То здесь, то там кто-то сдавленно чихал и трубно сморкался: из-за принудительной вентиляции работники постоянно были простужены. Лампы светили тускло. Вася видел людей, сидевших в кубиклах. Выглядели они скверно. Всем не хватало солнца, витаминов и возможности отоспаться. Почти у всех были проблемы с зубами и позвоночником, и от этого делалось слегка жутко – какое-то сборище больных и убогих... Смутно Вася понимал, что картинка идёт не с Эйдоса, и даже не из этого локуса. Телефоны в подвале стояли проводные, сделанные из дерева и металла, стенки кубиклов тоже были деревянными, и он нигде не мог различить ничего похожего на мониторы.
Он спустился вниз и медленно двинулся по узкому коридору между клетушками. Он не мог понять, сам ли решает, что делать сейчас, или его ведёт неясная воля сна. Как бы то ни было, Вася протиснулся в один из кубиклов и встал за спиной у маленького сутулого человечка. Ни кубикл, ни работник ничем не отличались от сотен других. У человечка была прореха на рукаве, мелкие мышиные зубы и испуганные глаза.
Зазвонил телефон. Работник вздрогнул и панически схватился за
– З-зачем?..
И сердце Васи заколотилось.
Испуганный человечек в кубикле был Иган Хайлерт.
Тот самый.
– Мы опять все здесь? – спросил Боцман.
Вася не понял, что Боцман назвал словом «здесь». Может, сеанс связи? Или это не сеанс? Может, системные архитекторы всегда общаются так?
Боцман находился в другой картине. Он лежал в шезлонге на палубе яхты. Он всегда лежал в шезлонге на палубе своей маленькой белой яхты, в открытом море, где царил вечный штиль. Яркие, опаляющие лучи солнца полыхали над корабликом. В лазурной воде за бортом плескались русалки.
В глухом светлом лесу по узкой тропке, похожей на ущелье меж высоких сугробов, катились дровни, запряжённые гнедой лошадкой. Падал снег. Дровни обогнули огромную как шатёр ель, и за ней показалась приземистая избушка. Избушка покосилась, вросла в землю и сама превратилась в сугроб. Видно было, что хозяин совсем недавно прокапывал в снегу ход от двери.
Старик остановил лошадь.
– А вы не догадываетесь? – сердито сказал он. – Тогда я воспользуюсь случаем. Предлагаю переизбрать директора!
Он стащил с дровней сухую берёзу, достал топор и стал ссекать ветки.
– Это очень старая шутка, - сказал Ящер. – Она нам всем давно надоела.
Ящер стоял на скальном выступе, обрывавшемся в пропасть. В небе над ним не было ни солнца, ни звёзд, но безмерный свет переполнял его, и ледяная горная страна слепила глаза отражённым сиянием. Словно два океана, серебряный и золотой, обрушивались с небес. Они переливались и перетекали друг в друга, смешивая невозможные воды. На руках у Ящера мурлыкала белая кошка.
– А уж как мне надоело быть вашим директором! – отозвался Старик, яростно рубя дрова.
Ехидна ухмыльнулась.
– А что? – сказала она. – Работа непыльная, должность почётная.
Ехидна сидела за прилавком в пустом сувенирном магазине. Мерцала единственная свеча, выделяя из мрака толстое накрашенное лицо Ехидны, пару деревянных резных статуэток и причудливую чёрно-коричневую роспись на стенах. Роспись была живой. Узоры её непрестанно двигались и текли – снизу вверх.
– П-почему? – снова удивился Хайлерт в зябком кубикле.
– Потому что вы меня не слушаетесь! – гневно сказал Старик. – Зачем вам вообще нужен директор?
– За этим и нужен! – бодро ответил Боцман. – Чтобы было кого не слушаться.
– Поэтому я хочу назначить директором Эрика, - сказал Старик ядовито. – Я хочу посмотреть, как вы будете его не слушаться.
– Почему сразу меня? – Ящер пожал плечами. – Почему, например, не Алису?
– Я не внушаю окружающим такого ужаса, - сказала Ворона.
Она улыбалась.
Она стояла в центре бесформенной тьмы на прозрачной плоскости, расчерченной правильными квадратами. Бесплотная сетка простиралась в бесконечность. Стоило вниманию чуть задержаться в картине, и становилось понятно, что страшная тьма заключает в себе бесконечное количество непересекающихся бесконечных плоскостей, а в центре каждой улыбается всё та же Ворона, маленькая, неловкая, ясноглазая.