Море волнуется раз… Море волнуется два....
Шрифт:
Ездили к другу-родне Борьке, в их новую квартиру в Газетном переулке. Каких усилий стоило получение этого двухкомнатного счастья в новом «доме композиторов», называемом «домом ста роялей», не стоит даже говорить! Здание было одним из пионеров кооперативного строительства в столице. Многие известные в музыкальном мире страны фамилии значились на медных табличках дверей. Борис к тому времени уже написал музыку к нескольким кинофильмам, а Соня была правой рукой у председателя Союза композиторов. В очереди на кооператив «стояли» оба. Проект по своему времени был передовым. Прямо в больших восьмиметровых кухнях был устроен мусоропровод, что было удивительным новшеством, которое, впрочем, стало позднее бедой, так как тараканов никто не отменял)), провинциалы с удивлением смотрели, как Соня сбрасывала туда остатки прямо с тарелок. Стены выкладывали
Виктор обожал друга-родню, им всегда было весело и интересно вдвоем, а кузина Сонька ворчала на раздухарившихся мальчишек. Она еще с детства присвоила себе право воспитывать младшего брата, а мужем тоже руководила рукой в железной перчатке. Неля чувствовала себя здесь не очень уютно, но поехала с мужем без возражений. Когда разговор принял более мужской характер, друзья выпили за первые два искусственных спутника Земли, пожалели бедную Лайку, похихикали над путаницей в фамилиях канцлера ФРГ Аденауэра и президента США Эйзенхауэра, поделились свежими анекдотами, периодически дурашливо заглядывая под скатерть в поисках прослушки, пока жены на кухне мыли и вытирали тарелки, и обсуждали успехи дочек.
«Дальневосточные переселенцы» втроем съездили в недавно открывшийся «Детский мир», удивились огромному магазину, высоченной, в несколько этажей, елке, окруженной двухметровыми снеговиками и белыми мишками – страна отпраздновала 40-ю годовщину Октября и готовилась к Новому году. Купили почти без очереди новую шубку, платье и ботинки, съели по хваленому «гумовскому» мороженому и поклялись друг другу, что игрушку купят в следующий раз, а некоторые мелкие личности с готовностью потерпят. Да и что уж жаловаться, шубка-то была цигейковая беленькая и теплая! Правда Неля настояла взять ту, которая была с редкими коричневыми пятнами на белом поле: «будешь как настоящая английская овечка», и дочь подчинилась, зачем портить родителям общий праздник капризами?! Вернувшись домой на Сущевку, они застали Демьяновну в слезах, та утирала краем белого в мелкую точечку платка красные глаза и тихо молилась.
– Татьяна, что случилось?
– Гриша пропал…
– Как пропал, куда?
– Не знаю, Фомич из «Крантика» говорит, что пару недель не видел. Знаешь магазинчик за углом, где масло продают на розлив…
Гриша был безногим инвалидом-сапожником и знаком с Татьяной Демьяновной с конца сороковых. Он был незлым, а временами даже веселым, носил две боевых медали на синем замызганном пиджаке, никто не знал, свои ли. Передвигался по тротуару на прямоугольной платформе, установленной на шарикоподшипники, отталкивался деревянными утюжками, ручки которых самолично обил мягкой кожей. Его кабинка-ларек стояла позади станции метро «Новослободская» во дворе, с трех сторон окруженном деревянными домами. Все не слишком богатые окрестные жители пользовались его услугами. Гриша был не очень разговорчив, но Татьяну даже любил по-своему, «как инвалид инвалида, наверное», считала Татьянушка. Она изредка относила ему пару сырников или бутерброд и горячий чай в термосе. Свои ботинки в починку отдавала только Григорию. По храмовым праздникам они вместе возвращались со службы из соседней церкви.
Гриша не попал под «вывоз сталинских самоваров» на Валаам. Он работал с ранней весны до глубокой осени в своем ларьке, а в холода для своих на дому. Много не пил, выпив, не орал и не хулиганил, по центральным улицам не катался и не попрошайничал. Жил мирно на первом этаже соседнего обтерханного особнячка вместе с маленькой дворняжкой, ко входу самостоятельно пристроил самодельный скат для тележки. Его коммунальная квартира не приносила беспокойства участковому, так как народ там собрался не самый пропащий.
«Профилактировать» инвалидов-ампутантов НКВД начало еще до окончания войны, для них создали несколько интернатов-поселений по всей стране, наиболее известным стал остров Валаам на Ладожском озере. Возвращающимся с фронта людям без одной или нескольких конечностей с микроскопической пенсией, а в деревнях и без оной, надо было как-то выживать, за некоторыми требовался постоянный уход
– Татьяна, не волнуйся, завтра схожу к участковому и узнаю, как да что.
– Милоок, Витенька, сходи Бога ради! Только форму надень с медалями, Михалыч очень моряков уважает.
Назавтра Витя сходил в опорный пункт милиции и выяснил, что Гришку побили, и он лежит в Склифе. Татьяна Демьяновна всплеснула руками и решила проведать друга сердечного. Виктор не мог отказать любимой старой девушке, созвонился с больницей, выяснил, где искать безногого, и подхватив под ручку, отвез на такси вместе с клюшкой, сумкой с куриным бульоном, парой котлет и чекушкой, спрятанной в глубоких карманах юбки, подождал у гардероба с книжечкой и аккуратно вернул на базу.
Купейные билеты на поезд «Москва-Рига» в военной кассе оформили заранее, и осталось только собрать на Горького Павлищевых и Марковых, отправить малой скоростью контейнер с вещами и откланяться. Большая комната с трудом вместила всех. Приехал дед Павел, как обычно с ящиком пахучей золотой антоновки. Таких яблок, как в его подмосковном совхозе, было поискать, о них даже фильм снимали – о яблоках, совхозе и деде! Приехал его брат Георгий с женой Лидией, двоюродной сестрой Серафимы, и несколькими детьми. Эта многодетная семья была очень близка Павлищевым, родные по крови они вдобавок очень дружили, вместе переживали горе и радость, вместе провели в эвакуации несколько трудных лет и теперь постоянно ездили друг к другу в гости. Старшие дети братьев были близки по возрасту и тоже приятельствовали. И конечно же все ждали Симиного брата Петра, только недавно вернувшегося из лагеря, с обожаемой всеми женой Катенькой, по-родственному Катиней. Петр и в молодости был поджарым, но живой скелет, обтянутый серой кожей в бежевом костюме, кашляющий и постоянно выходящий на черную лестницу покурить, резко снизил градус всеобщего веселья одним своим видом. Седые редкие волосы топорщились на острой яйцеобразной лысине, резкие морщины пересекали строгое лицо как шрамы, бескровные, какие-то плоские губы кривились в ядовитой усмешке. Он уже не спорил с Павлом как в былые времена, лишь ехидно щурился Павловым сентенциям. Катиня все понимала, старалась быть компанейской, смешливой и веселой, чтобы немного смягчить обстановку. За время, пока Петр отбывал лагерный срок, она стала Серафиме настоящей сестрой, а для Нели всегда была даже ближе, чем родная мать. Их приемная дочь, бледная светлоглазая Марина, оживленно обсуждала с Рэмом новинки книгоиздания и не обращала внимания ни на кого, кроме собеседника, вероятно она была слегка влюблена в него.
Нелин брат пару лет назад комиссовался из армии с ненавистной ветеринарной службы и работал редактором в журнале по животноводству. Он чувствовал себя не совсем в своей тарелке из-за вопросов о предстоящей женитьбе и невесту привести побоялся. Такое скопление народа ей не нравилось, кроме того, она была в положении, плоховато себя чувствовала и была постоянно раздражена. Дядя Рэм так увлекся разговором с большой Мариной, что не смог уделить племяннице время для любимой забавы и поиграть в «ехали мы ехали», но обида была забыта моментально – двоюродные дяди немногим старше, чем она сама, согласились на партию в нарды. Нарды Виктору в подарок сделали матросы, красиво оформили деревянную коробку и выточили на станке бронзовые и стальные цилиндрики.
Как всегда Серафимины румяные пирожки с мясом, капустой, зеленым луком и яйцом вызывали у пришедших мощное слюноотделение. Миски салатов, горячее, сладкие пироги с яблоками и с вареньем дожидались своего часа на хозяйственном столике у двери в комнату. Павел спрашивал, будут ли пельмени, Сима, краснея, шептала, что слепила для него и мужчин немного, штук сто – вон завернутая в ватник кастрюля в уголке! Короче, как всегда, в этой семье было шумно, весело и сытно, но временами все смолкали, глядя на Петра, когда он заходился в пронзительном кашле и выскакивал в смежную комнату. Сима про себя молилась, чтобы соседи с пониманием отнеслись к их незапланированному празднику, она загодя разнесла пирожки по комнатам с извинениями.