Море житейское

Крупин Владимир Николаевич

И до сих пор на Ближнем Востоке нас все время в чем-то подозревают. Об этой болезни греков с горечью писал философ Константин Леонтьев. А как, например, греки откликнулись на создание Императорского Православного Палестинского общества? Историк П. Каролидес: «Палестинское общество... сделалось политическим обществом, преследующим политические цели и под видом благотворительного общества. начало ехидным образом вести негласную войну против всего греческого в Святой земле и Сирии». Историк договаривается даже до того, что мы занимаемся «обрусением» патриархий Антиохийской и Иерусалимской.

Это даже комментировать смешно. Что касается

обрусения, то оно действительно идет. Святая земля только тем и держится, что в нее едут, плывут, летят паломники из России. С Божией помощью преодолеваем «ненавистную рознь мира сего».

«Альбакшиш!»

Да разве только власть имущие и чиновники вымогали, грабили, угнетали. Брали пример с них и рядовые, так сказать, и арабы, и турки, и прочие. Свидетельства этого неисчислимы. Начинались грабежи в Яффе, куда приходили суда с паломниками. Да еще, к слову сказать, какие суда: часто те, в которых перевозили скот. В Яффе совершенно по-хамски швыряли вещи прибывших в лодки, заставляли туда же прыгать и паломников. Это оттого, что суда не подходили к берегу. Но за сто, за двести лет можно было построить причал? Нет, доходнее обирать православных. А далее на суше? Далее еще тяжелее. Вот документ из 1727 года. Путешественник, знаменитый Василий Григорович-Барский: «Арапи в раздранних одеждах, хватающи коней за узды и не пущающе дале шествовати, искаху от каждого пенязей, глаголюще арапским язи-ком: “Альбакшиш”, - то есть давай дар, и поневоле раздаяху сребреники на многих местах, аще кто не хотяше дати, то бияху жезлием...»

Интересно и непонятно почему считают арабы наши, с величайшим трудом накопленные на поездку деньги, своими?

Но и наши паломники не были в таких случаях безсловесными овцами. Они окружены, но не сдаются:

«И тогда, призвавше Всемогущего Бога и Творца своего вси на помощь, начахом шествовати, сии на конех и сии на верблюдах, аки на колес-ницех, ми же, во имя Господа нашего совокупившеся, неции убозии грядо-хом пеши. Бисть же нас тогда всех полк велик, яко до полтори тисящи душ и зрящееся народ, аки некое войско, грядущое на брань».

Надо ли перелагать на современный язык? Нет, это русский понятный язык, доносящий до нас прошедшую, но не забытую эпоху. Именно так, паломники - это Христово войско.

С грустью скажем: вряд ли мы, нынешние, достойны славы предыдущих. Уже появляются у нас, так сказать, профессиональные посетители Святых мест. Они все знают: где что лучше купить, где как кормят и размещают. Недовольны экскурсоводами, сами дают пояснения. То есть самость в чистом виде. Нет, конечно, в основном все та же серьезность и молитвенность в группах, особенно собираемых православными отделами паломничества в епархиях, но что есть, то есть.

Из прошлого тысячелетия

Боже ж Ты мой, Боже милостивый, приведший меня в Святую землю, чем отблагодарить Тебя за несказанную Твою милость ко мне, грешному?

Вечность назад я был впервые в Святой земле. Это была не паломническая группа, а приглашение Союза палестинских писателей, то есть я был более или менее на безпривязном положении. Надо заметить, это в Европе многие теперь забыли, что жители Палестинской автономии не имели права въехать без разрешения в Иерусалим. У них был другой цвет номеров машин, другие паспорта, что ж это за автономия?

А

я, конечно, рвался в Иерусалим и имел все права на его посещение, ибо у меня была израильская виза. Добытая, конечно, с трудом, с очередями, со всякими проволочками, но была. С художником Сергеем Харламовым, тоже приглашенным, прилетели в аэропорт «Бен-Гурион», палестинцы встретили нас и привезли в Вифлеем. В гостиницу «Гранд-отель». Гранд-то гранд, но гостиница весьма скромная. Но такая для меня памятная! Потом, каждый раз приезжая в Вифлеем, обязательно бежал к ней, чтоб вспомнить те счастливейшие двенадцать дней, когда жил тут, все тут исходил и избегал. И этот идущий в гору пеший путь от Поля пастушков к Храму Рождества, что говорить! А какие были незабываемые поездки на Мертвое море, на гору Ирода, к преподобным Савве Освященному и Феодосию Великому, в Иерихон, на Сорокадневную гору, Хеврон, Рамаллу, к могиле пророка Самуила, то есть по палестинским территориям!

И в Израиль мы имели право, благодаря визам, въезжать. Палестинцы провожали нас до границы, мы шли через проходную, там нас осматривали, досматривали, дальше мы двигались сами.

Спасибо тогдашним священникам и сотрудникам Русской миссии: нас присоединили к группе из России, и мы побывали и в Назарете, и в Тивериаде, и в Кане Галилейской, на Фаворе и на Иордане, словом, счастие было почти полным.

Почему почти? Ну как же - высится над Иерусалимом Русская свеча. Русская. А русских к ней не ведут, не везут. Почему? Но как-то сопровождающая монахиня избегала разговора о Елеоне. Потом стало понятно - не были они дружны, Горненский и Елеонский монастыри, но, слава Богу, теперь это дело прошлое.

В тот памятный день у Сергея была своя программа, я же рвался на Елеон. Почему-то необыкновенно хотелось. Да и как - быть в Святой земле и не побывать на Елеонской горе.

И вот - стою перед железными воротами монастыря св. Марии Магдалины. Кнопка. Нажал, жду. Тихо. Еще осмелился позвонить... Может, у них звонок не работает. Постучал. Не сразу, но голос услышал. Женский: «Вы к кому?»

Я растерялся: как к кому?

– «Я в монастырь».
– «А вы кто, откуда?» - «Я из Москвы». Тут мне заявили: «Ну и идите в свою Москву».

Вот и весь диалог. И пошел я, палимый солнцем Палестины, по дороге вверх. Еще не было ни хорошей дороги, ни лестницы, долго шел по шоссейной. Поднялся. Вверху пристали цыганистые арабчата. У меня была мелочь в карманах, но мелочь-то российская. Давал монетки, говорил: «Сувенир». Хватали с радостью, но, разглядев, требовали впридачу шекель и «ван доляр».

Пытался их спросить, где монастырь, но, видимо, как-то не так спрашивал, не поняли. Одно поняли - что толку от меня мало, и отстали. Я же, ориентируясь на Русскую свечу, еле-еле нашел вход в монастырь. Он был в конце узкого тупика. Тут уже не надо было стучать, тут был привратник. Он вышел навстречу, решительно выставил руки ладонями вперед и сказал: «Но, но».

– Чего нокаешь?
– сердито сказал я, измученный подъемом и поисками.
– Не запряг, не нокай, я не лошадь. Ай эм рашен ортодокс, - вот какую я сочинил фразу. Конечно, годы спустя я уже с легкостью покорял арабов приветствием: «Аль Масих кам», - то есть «Христос Воскресе» по-арабски, но тогда пытался хоть как-то быть понятым.
– Очень надо, -говорил я. Перекрестился.
– Я только смотреть. Нур зеен. Понимаешь? Ферштеен? Туда войду, поставлю свечку и сразу цурюк, обратно. Туда и сюда. Ауф унд аб.