Морф
Шрифт:
— Но теперь, наверное, придется делать до тысячи звеньев, — устало пробормотал он, глядя на Штойца сквозь костер.
Тысяча звеньев — это, мягко говоря, многовато для одного мага, пусть для могущественного, но все же смертного. Тысяча звеньев — это тысяча спасенных жизней. Тогда, под Снулле, они уложили около десяти тысяч орков. А сейчас придется возвращать долги, и это труднее… Не зря ведь говорят — занимаешь чужое, а отдаешь свое.
— То есть, ты полагаешь, что тысячи звеньев будет довольно, чтобы разбить приграничье и выдавить его вместе с морфами, — уточнил Штойц, блестя глазами.
— Вот как раз выставлять их отсюда придется уже тебе.
— Да-да, помню. Общая магия.
— Ты
— А, точно, — некромант рассеянно провел рукой по лбу, — извини, что-то мысли путаются.
— Идем дальше? — предложил Шерхем.
…К вечеру они дошли до того места, где едва не сошел с ума от страха осведомитель Николас. И было от чего: Шерхем ощутил, как внутри все стянулось в колючий, утыканный шипами узел. А что может подумать обычный человек, когда, бредя по лесу, вдруг сталкивается с огромной, в два человеческих роста, серой кучей заливного? Вокруг которой, вдобавок, сами по себе плавают радужные мыльные пузыри? Хайо, не видеть бы всего этого, не знать… Но что изменится от незнания? Морфы никуда не уйдут. Они ведь ждут, ждут именно их со Штойцем, потому что Улли Валески уже не боится ни боли, ни страданий.
— Вот охровы твари, — в сердцах буркнул он, оглядывая приграничье.
— Значит, ты инициируешь цепь, а я, как только почувствую колебание сфер, начинаю выталкивать, да? — уточнил из-за спины Арнис.
— Угу.
— Когда приступим? Утром?
Шерхем оглянулся: некромант стоял позади него в двух шагах и точно также, задрав голову, рассматривал нечто, сооруженное двумя несчастными морфами. По красивому, холеному лицу Штойца то и дело скользило странное выражение удовлетворения, как будто он очень, очень давно шел к этому началу своего пути и, наконец, добрался.
— Не вижу смысла затягивать удовольствие, — буркнул Шерхем, — давай готовиться. До темноты успеем.
…Тысячезвенное заклятье исцеления.
В далекие годы учебы он и помыслить не мог о подобном. Считается, что даже сотня звеньев — уже опасно для заклятье творящего. Триста — на грани. Тысяча — самоубийство. Здоровый человек никогда не позволит себе убить собственное же тело. Нет, конечно же, можно и, как говорят клирики, нужно верить в жизнь по ту сторону, но редко у кого вера столь сильна и чиста, чтобы уйти по собственной воле.
Шерхем понимал, что после того, как заклинание отработает все звенья, сам он будет представлять собой безвольную колоду на кромке бытия, и вся надежда на Арниса, что поделится витальной энергией, соединит тонкой горячей нитью свое астральное тело с телом друга. И даже потом, когда Арнис приведет его в чувство, слишком много времени понадобится, чтобы полностью восстановить способность видоизменять сущее. Дальше некроманту придется действовать в одиночку, дергая незримые серые веревки своей магии не-живого, и, что уж там говорить — сомневался Шерхем, что у Арниса все получится гладко. Будь здесь Улли Валески, все оказалось бы в разы проще. Накануне Шерхем обмолвился, а не взять ли с собой Ирбис Валле, но Штойц только пальцем у виска покрутил: куда ее с собой тащить, это умертвие? Пусть сидит в замке и стережет Гверфина, тем более, что по части магии талисманов ей ого-го как далеко до Валески, еще перепортит что-нибудь ненароком… Шерхем только плечами пожал. Оно и понятно, за что Арнис так невзлюбил бедное существо, которое и человеком-то с трудом можно теперь назвать.
…Он рассеянно огляделся. Редкий ельник, небо, окрашенное
«Ну-с, работать так работать», — подумал Шерхем. Сбросил в сухую траву сумку и уселся на землю.
Будь здесь Улли Валески, вышивальщик непременно бы занялся нанесением разметки на грунт, расстановкой ингредиентов заклинаний или даже вышивкой новых его компонент. Но для лекаря все было куда более прозаично: Шерхем подвернул под себя ноги, положил на колени расслабленные руки и углубился в себя, одновременно нащупывая парящие вокруг энергетические каналы. Здесь, вблизи приграничья, они походили на волосы утопленника и не вызывали ничего, кроме отвращения. Но приходилось перебирать их все, пропускать сквозь себя, до тех пор, пока не попадется нужный, ведущий к человеку, в котором крепко засел недуг. Первое звено. Закрепить канал, почувствовать астральное тело ничего не подозревающего пациента и заняться поиском следующего канала, которым будет начато второе звено.
…Когда Шерхем разлепил веки, над головой царственно сияло троелуние. Было светло как днем, ели серебрились как дорогая парча на платье придворной кокетки. Арнис Штойц все также сидел напротив, но, поймав взгляд Шерхема, коротко кивнул.
— Начинаешь?
— Да, пожалуй, — в лунном свете некромант почему-то напоминал фарфоровую куклу, — когда я закончу, приграничье будет колебаться, и… — он замялся, раздумывая, стоит ли говорить это, но потом решился, — когда почувствуешь колебания сферы, не думай обо мне, хорошо? Делай свое дело. Выталкивай приграничье, а морфы… они к нему теперь привязаны, я правильно понял?
— Ага, — Штойц коротко кивнул, — ни о чем не беспокойся.
И Шерхем приступил к первому звену.
…Он снова сидел у костра, зябко охватив колени, и наблюдал сонно за тем, как пламя алчно глодает резную ножку стула. Запасы дров закончились в Снулле, и осажденные жгли все, что попадалось под руку. Шерхем сперва противился тому, чтобы жгли книги, но потом махнул рукой — какая, к охру, разница, если враг все равно ничего на месте крепости не оставит? И вновь вылился из темноты эльф, подошел, мягко ступая, к пламени и уставился на Шерхема нечеловеческими глазищами.
— Вы странные, — сказал эльф, — думаете, что сможете познать Вселенную, а не видите дальше собственного носа.
— Всем свойственно заблуждаться, — огрызнулся Шерхем и сам себе удивился. Наверное, не стоило так разговаривать с перворожденным, но на учтивое обхождение сил не осталось.
— А если бы ты подумал хорошенько, то не пошел бы с Арнисом Штойцем в этот поход.
Эльф усмехнулся горько, покачал головой — и исчез. Не ушел во мрак, как всегда, а именно исчез, разлетелся на миллиарды светящихся пылинок.
Над головой, почти в зените, плыли три луны. Он не мог пошевелиться, тело налилось свинцовой тяжестью, а в груди острой костью засела щемящая боль, такая, что не вдохнуть. Шерхем поискал взглядом друга — зря ведь эльфик так сказал, вот же он, верный Арнис. Сидит напротив, смотрит внимательно.
— Начинай, — невероятных усилий стоило вытолкнуть из себя одно-единственное слово.
Штойц ободряюще улыбнулся, протянул руку и пальцем коснулся лба. Руки у некроманта были холодные, просто ледяные. Или это он, Шерхем, весь горел.